Ну, это уже кое-что! Это уже не черная кошка в темной комнате. Умиротворенный, я вставил замочную бутафорию на место и... насторожился. Вырубив фонарик, резко метнулся в сторону и застыл, прислушиваясь.

Я был не один. Стояла гробовая тишина, прерываемая только стуком сердца. Оно билось почему-то в барабанных перепонках, мешая сосредоточиться. Кто-то находился рядом - я это чувствовал кожей. Но кто? Или он выследил меня, или я, сам того не подозревая, выследил его. В любом случае этот кто-то опасен.

Осторожно, чтобы не шуршать курткой, я вытащил пистолет и, отведя руку с фонариком в сторону, включил его.

- Стоять! Одно движение - и буду стрелять!

Тягостное ожидание, полное страха и отчаяния, шло оттуда, из темноты. Меня боялись. Боялись до тошнотиков, до немой истерики, кто-то там затаился не из хитрости, а онемел, парализованный ужасом. Так кролик цепенеет под взглядом удава. Медленно я двинулся вперед. Луч света выхватывал все те же кривые двери, висячие замки и измалеванные цифры.

"Это здесь", - понял я интуитивно, когда увидел черный проем открытого чулана.

Укутанный в сгнивший саван бледно-серый мертвец, землистый и жуткий, с безумными бесцветными глазами, сбил меня с ног, прежде чем я смог что-либо сообразить. Обдав смрадом, мгновенно исчез. Фонарик, выбитый из рук, погас. Чиркая зажигалкой, я вскоре нашел его. Он, слава Богу, работал, удалось рассмотреть склеп жуткого старика.

Матрац на бетонном полу служил постелью. Стопка старых журналов подушкой. Под потолком, в подвешенной на трубе авоське, болталась бутылка воды и четвертушка хлеба. На дырявой кастрюле у изголовья стояла плошка, а рядом была рассыпана горсть разномастных бычков.

На покалеченном табурете гнил соленый арбуз и в мутном граненом стакане какая-то пакость. На куче непонятного тряпья лежал обгоревший том Оскара Уайльда. А вдоль стены, в несколько рядов, выстроились пустые бутылки из-под шампанского, вероятно собранные для сдачи.

И это был не случайный ночлег бродяги. Это был дом, место, где проживал человек. Подобное я видел не раз и почему-то при этом всегда вспоминал нашу учителку литературы, которая страдальчески нам доказывала, что обитатели ночлежки горьковского дна жили в скотских условиях.

Ее бы сюда на секундочку! Как бы она квалифицировала условия проживания сбежавшего бомжа? Кстати, почему он сбежал, причем в паническом ужасе? Наверняка ведь пережил не одну милицейскую профилактическую чистку, мог бы уже и привыкнуть. А тут страх, граничащий с умопомрачением. Не мог ведь он сам решиться на ограбление. Не тот тип. Бомж в основном старается тараканом забиться поглубже да лежать потише, довольствуясь пустыми бутылками и попрошайничеством.

Сам не мог. Но вполне возможно, видел, кто это сделал. Неплохо поговорить бы с ним душевно и доверительно. Только где его искать? Наверняка теперь сидит в кустах и ждет, когда я уберусь из его апартаментов, чтобы вновь согреться от уличного холода. Температура на дворе минусовая, а одет он в рваную гнилую хламиду. Что-то похожее на стыд или жалость просыпалось во мне.

"Черт с тобой! - подумал я, выходя из подвала. - Но завтра мы обязательно встретимся. Накроем болезного, а там и поговорим по душам".

И все-таки кого он боялся?

* * *

Я знал, Юрка уходит на работу в семь. Проходя мимо его квартиры, нацарапал ему записку, воткнул ее в дверь.

Спящая Ленка брыкалась и ругалась, потревоженная в теплой, нагретой постели.

Мне казалось, я только уснул, как раздался звонок.

- Ты просил позвонить. Что случилось? - спросил мужской голос в телефонной трубке.

- Это кто? - мало что соображая, поинтересовался и я.

- Президент Клинтон, твою мать, совсем одурел, хроник-ветеран.

- А-а-а, Юрка, слушай внимательно. - Я напряг спящие еще мозги и коротко рассказал ему о моей ночной прогулке.

- Ну ты даешь, Кот! Нужно немедленно сообщить начальнику.

- Конечно, только не немедленно, а медленно.

- Не понимаю.

- У тебя всегда с этим делом было плохо. Не время еще, Юрка. Я ведь ничего, кроме дыры в стене да сбежавшего бомжа, не нашел. Но к обеду думаю выкопать что-нибудь посущественнее. Вот тогда и преподнесешь своему шефу жирный праздничный пирог. А пока сделай вот что: пойди сейчас в этот подвал...

- Но мне на работу...

- Позвони Ефимову и, не вдаваясь в подробности, скажи, мол, дело сдвинулось, нужно форсировать.

- Ладно.

- Так вот, пойдешь в подвал и аккуратно, нежно, как девушку, потрясешь того бомжика. Но без резких телодвижений. Ясно?

- Ясно. А почему сам не потрясешь?

- Потому что ты получаешь жалованье, а я - нет. И мне необходимо быть в другом месте. Собирайся и топай! Часов в десять подойду. Дождись.

- Ты где шлялся всю ночь? - Это уже спросила выходящая из ванной комнаты голая Ленка.

- Где надо, там и шлялся, прикрой стыд, девка срамная, и приготовь завтрак. Да не, забудь про кошку. Ступай, милая, у меня должен состояться конфиденциальный разговор на высоком уровне.

- Скотина! - Хлопнув кухонной дверью, Ленка загремела посудой, а я набрал номер оганяновского телефона и попросил о встрече. Он пообещал тотчас выслать машину.

Через полчаса, сытый и умытый, я восседал на переднем сиденье роскошного вартановского "мерседеса", которым управлял один из его племянников.

- Ты зачем дядькин сейф бомбанул? - спросил я на всякий случай, проницательно и всезнающе глядя в его черные грустные глаза. Наверное, так же грустит крокодил, сожравший небольшого бычка.

- Аи, зачем так говоришь? За такие слова отвечать надо. Если бы не дядя Вартан, я бы тебя побил.

- А что, дядя не велел?

- Нет. Сказал, чтобы обращался культурно. А я дядю уважаю. Люблю.

- "А я дяденьку не бил, а я дяденьку любил", - гнусаво пропел я, закуривая.

- Послушай, возьми нормальную сигарету.

- Я к таким привык.

- Потом в салоне плохо пахнуть будет.

- Это твои проблемы. Ты лучше скажи, зачем в мастерскую шастаешь? Высматриваешь-вынюхиваешь?

- Да что вы, честное слово, дурак? Мы там коньяк пьем.

"Мерседес" тем временем притормозил у металлических ворот, которые тут же медленно, занавесом, расползались в стороны, открыв огромный двор, яблоневый сад и вычурный фасад двухэтажного дома.

Из парадной двери появился второй племянник и препроводил меня в гостиную, иначе эту комнату назвать было нельзя. Лепнина, позолота, мрамор. На стенах, куда ни плюнь, гобелены или живопись, явно подлинная. Принципиально я человек независтливый, иначе, при моей специальности, далеко не пойдешь, потому как зависть отвлекает от главного. Трудно сосредоточиться на том первостепенном, что должно полностью занимать тебя в эту минуту. Вот и привык довольствоваться тем малым, что имею. Но в данном случае во мне гадюкой зашипело злобное раздражение. Это чересчур - хрюкать в золотой ванне, брезгливо ухмыляясь, когда шахтеры и педагоги по полгода не получают зарплаты. Нувориш трахнутый!

- Константин Иваныч, рад вас видеть, - протягивая руки, ко мне спешил Оганян в шикарном костюме. - Вы что-то узнали?

- Это здесь вы собираетесь голодать, изнуряя себя непосильной работой? - вместо ответа, не без сарказма спросил я, обводя взглядом бесстыдную роскошь.

- Нет, это придется продать.

- Ай-я-яй, дешево-то как, всего за триста "лимонов".

- Триста никто не даст, не тот город.

- Не делайте из меня идиота. Если трехкомнатная квартира стоит сто пятьдесят, то этот...

- Собственно, зачем вам его стоимость? Я к вам обратился не как к оценщику, мне нужно найти пропавшее...

- Сколько процентов? - жестко, в лоб влепил я.

- С трехсот - десять.

- Пять "лимонов" авансом, сейчас.

- Как вам будет угодно. Я еще вчера предлагал. Вы что-то прояснили?

- Да.

- Замечательно! - С трудом сдерживаясь, чтобы в меня не вцепиться, он плюхнулся в кресло. - Кто? Кто-нибудь из моих?