— При застолье разговора о купле-продаже машин не было?

— Какой там… — Кухнин махнул рукой. — Жанна сразу задала тон: «Девки, о делах — ни слова. Пусть мужики остроумничают». Тут, как говорится, намек понятен. Таловский принялся травить анекдоты. Он мастер по этой теме, хотя и невпопад часто бухает. В общем, похохотали и разошлись.

— Расходились все разом?

— Мы с Таловским первыми ушли. Я еще намеревался за травой съездить, а Паше надо было грузовик на заправку сгонять, чтобы утром время не тратить. Жанна со своим гаремом осталась. Когда они разошлись, не знаю.

— Хоть какой-то дельный разговор был?

— Никакого. Треп один. Уходил я еще не на рогах, в нормальной памяти. Это пока домой шел, меня разморило.

— По-моему, Анатолий, ты стал злоупотреблять выпивкой, — с упреком сказал Голубев. — Раньше за тобой этого не замечалось.

— Раньше у меня мечта была — купить машину, а теперь… — Кухнин тоскливым взглядом уставился в пустую сковородку. — На душе пусто, как в этой сковородке. Пацанов сдуру наплодил, сам видел, сколько. Растут, челкашата, безмятежно, а что хорошее их ждет? Кругом воровство, грабеж, надувательство. Мерцаловы да таловские в люди вышли! А кто они такие?.. Прости Господи да хамы! Плюют они с верхней полки и на милицию, и на прокуратуру, и на всех нынешних администраторов! Ты на полном серьезе стараешься раскрутить это преступление, а ведь они, наверняка, что-то между собой не поделили и разберутся без твоей помощи. Это ж мафия! Они тебя в безнадежный штопор закрутят, пока ты их раскрутишь.

— Еще что скажешь? — спокойно спросил Голубев, когда нервный всплеск участкового выдохся.

Кухнин передернул загорелыми плечами:

— Нечего мне, Слава, сказать в свое оправдание. Понимаю, обгадился, да что теперь делать… Раскрылся тебе, как попу на исповеди. Может, ради моих пацанов не доложишь подробности начальству?..

— Ты, на моем месте, как поступил бы?

— Не знаю.

— Вот и я пока в раздумье.

— Гадаешь, не связался Кухнин с мафиози? Теперь ведь такое не в диковинку, — губы участкового скривились в виноватой усмешке. — Нет, Слава, до мафии я не докатился. Хотя, честно сказать, желание уйти из милиции появляется все чаще и чаще. Физической силой меня Бог не обделил да и голову имею не дурнее, чем у Таловского. Почему я должен жить хуже Паши? Ну, скажи, почему?..

— Не рви рубаху, — примиряюще улыбнулся Голубев. — Вернемся, как говорится, к нашим баранам. Далеко от трассы косил траву?

— Почти рядом, — буркнул Кухнин.

— От грозы где укрывался?

— Под березкой.

— Во время ливня движение по трассе оживленное было?

— Два или три грузовика к райцентру прошли тихим ходом.

— А из райцентра иномарки не улепетывали?

— Примерно, в половине первого часа, когда ливень был в самом разгаре, красная «Вольво» с тонированными стеклами промелькнула на скорости не меньше ста двадцати километров. Я еще подумал: «Ох, гробанутся на мокрой дороге, лихачи!»

— Она похожа на ВАЗовскую «девятку»?

— Не очень, но смахивает.

— Сколько и каких людей находилось в машине, конечно, не разглядел?

— Как их через темные стекла разглядишь? Они из машины хорошо видят, а их снаружи — тю-тю. ГАИ надо категорически запретить эксплуатацию машин с такими хитрыми прикрытиями. Это ж для мафии — лучше не придумаешь.

— Госномер не усек?

— От бешеной скорости за машиной мутный туман клубился. Даже намека на номер не просматривалось.

Задав участковому еще несколько вопросов и не получив в ответ на них ничего определенного, Слава поднялся:

— Таловский не говорил, когда из Новосибирска вернется?

— Сказал, дай Бог, сегодня к ночи.

— Живет он на той же улице, где Настя Веснина?

— На той же, только в противоположном конце. Самая хилая избушка-развалюшка — Пашина.

Голубев не любил откладывать горячие дела на потом. Сразу после разговора с участковым Слава отыскал «избушку-развалюшку». К сожалению, Таловского дома не было. На перекошенной двери висел символический замочек, а на запыленном стекле небольшого оконца жирно алела свежая надпись, сделанная губной помадой: «Пашка-керя! Мне страшно одной. Приходи, я все прощу. Весенька».

В лаборатории криминалистики эксперт Тимохина сосредоточенно рассматривала только что проявленную фотопленку, отснятую на месте происшествия.

— Получилось что-нибудь? — участливо спросил Голубев.

— А почему могло не получиться? — не отрываясь от своего занятия, вопросом на вопрос ответила Тимохина.

— Сосед-пятиклассник часто меня фотографирует, но как ни спрошу карточку, у него всегда один ответ: «Опять, дядя Слава, ничего не получилось». — Голубев достал из кармана взятую у Купчика видеокассету. — Лена, давай посмотрим самодельное кино.

Тимохина кивнула на видеомагнитофон:

— Вставляй кассету и смотри.

— Нет, Лен, будь другом, организуй профессиональный просмотр. Тут, возможно, некоторые кадрики придется останавливать, чтобы получше разглядеть.

— Тогда подожди минутку…

«Кино» началось с панорамы улицы в сопровождении исполняемой на гармони мелодии «Крутится, вертится шар голубой». Изображение было цветным, очень четким. Звук чистый, хорошо слышимый. По мнению Тимохиной, снимали видеокамерой «Панасоник» на высококачественную японскую пленку. После панорамного обзора объектив приблизился к дому Купчика. На скамейке перед домом сидел весь в орденах, медалях и значках Пимен Карпович и виртуозно растягивал малиновые меха двухрядки. Внезапно он оборвал мелодию, уставился взглядом повыше объектива и спросил: «Ну, можно начинать концерт?» — «Начинай, дед», — ответил голос за кадром. Купчик, расплывшись в улыбке, с пафосом произнес: «Популярная в старые годы песня «Златые горы»! Музыка народная, слова неизвестно чьи!». — И, с лихим перебором растянув гармонь, громко запел:

Голубев засмеялся:

— Вот дает, артист!

— Остановить? — улыбнулась Тимохина.

— Не надо, пусть наяривает.

После «Златых гор» Купчик исполнил классический текст «популярной» песни про нашумевший камыш, потом увлеченно спел «Где-то жалейка плачет» и закончил «концерт» залихватским исполнением «Ламбады». Затем, сменив пиджак с наградами на рабочую курточку, Пимен Карпович вместе со своей высокорослой старухой поливал огуречную грядку, колол дрова, подметал двор, трапезничал за столом с бутылкой «Амаретто» и после второй рюмки, глядя в объектив, будто подвел черту: «Шабаш, Игорь! Оставь кусок пленки на другую серию».

Начало «другой серии» было без музыкального сопровождения. Через микрофон доносился лишь тихий плеск воды да приглушенное многоголосье. Объектив долго скользил по райцентровскому пляжу, задерживаясь на хорошеньких фигурках в легкомысленных купальничках. Купальники, прикрывающие тело больше чем на одну четверть, и крупногабаритные купальщицы явно не интересовали ведущего съемку.

Стараясь не пропустить ни одного знакомого лица, Голубев сосредоточенно уставился в телеэкран. Первой из знакомых на экране появилась Веснина. В пестром купальнике, плотно обтягивающем пухлую грудь и бедра, Настя, вытянув перед собой босые ноги, сидела на пляжном песке и по-детски надувала один за другим розовые пузыри из жевательной резинки. Вероятно, заметив, что ее снимают, она втянула очередной пузырь, который готов был лопнуть, и показала оператору язык. Тут же к Насте подсела вышедшая из воды Майя Шелковникова в полосатом, как матросская тельняшка, купальничке. Голубев ожидал, что к ним вот-вот подойдет Рита Календина, однако вместо Риты вдруг подошел участковый Кухнин.