Этот период в жизни Керенского совпал с большими переменами в его личной жизни. Мы уже писали о том, что в 1907 году у него родился второй сын — Глеб. В 1911 году в возрасте тридцати пяти лет скоропостижно умирает старшая сестра Керенского Надежда, бывшая замужем за известным ташкентским архитектором Г. М. Сваричевским. За год до этого в возрасте шестидесяти восьми лет ушел в отставку Федор Михайлович Керенский. После смерти жены он сильно сдал и дряхлел на глазах. К этому времени его сын Александр не только успел создать себе имя, но и добился определенного уровня материального благосостояния. Это позволило ему взять отца к себе в Петербург. Здесь, в столице, Федор Михайлович и умер после продолжительной болезни 8 июня 1912 года.

Между тем адвокат Керенский трудился не покладая рук. Один процесс следовал за другим. Дело так называемой «Ту-кумской республики» в Риге, дело об экспроприации денег Миасского казначейства в уральском Златоусте, дело «Крестьянского братства» в Тверской губернии, дело Союза учителей в Петербурге. В каких-то случаях защите удавалось добиться успеха, в каких-то нет, но даже неудачи шли Керенскому на пользу. Обвинительные приговоры всегда можно было отнести на счет предвзятого суда, а пара-другая обличительных интервью в либеральной печати только укрепляла его репутацию передового адвоката.

Особенно тяжелым для Керенского выдался 1912 год. С января до середины марта в Особом присутствии Правительствующего сената слушалось дело армянской революционной партии дашнакцутюн. Керенский был на процессе одним из основных защитников. Именно благодаря его настойчивости суд провел экспертизу свидетельских показаний, отвергнув в итоге большую часть аргументов обвинения. Из 147 обвиняемых 95 были оправданы. Керенский еще оставался в Петербурге, когда в его родном Ташкенте начались слушания по делу туркестанской организации партии социалистов-революционеров. К суду было привлечено 55 человек, половине из которых, в том числе трем женщинам, были предъявлены обвинения, предполагающие смертную казнь.

Сторону защиты на процессе представляли три столичных адвоката, в том числе и Керенский. Им удалось добиться существенного смягчения наказания. Хотя первоначально пятерых обвиняемых и приговорили к смертной казни, по ходатайству защитников она была заменена каторжными работами.

Известие об этом стало своеобразным подарком к очередному, тридцать первому, дню рождения Керенского. За какие-то семь лет ему удалось сделать почти невозможное. Вчерашний студент превратился в респектабельного адвоката, который, несмотря на молодость, пользовался известностью и уважением в профессиональных кругах. Это приносило и прямые материальные дивиденды. Хотя многие из тех, кого защищал Керенский, и не были в состоянии платить ему большие гонорары, но это, как правило, компенсировалось другими. Адвокатская практика давала Керенскому 4–5 тысяч в год, что по тем временам было вполне достойной суммой.

Другой на месте Керенского мог бы успокоиться на достигнутом. Но его честолюбие росло с каждым годом. Теперь ему мало было выступать защитником на политических процессах. Он хотел делать политику сам. В министры его явно бы не взяли, однако был и другой путь. В 1912 году должны были состояться выборы в Государственную думу, и Керенский уже примерялся в депутатское кресло. Нужен был подходящий случай, для того чтобы заставить говорить о себе, и случай этот не преминул подвернуться как раз вовремя.

На севере Иркутской губернии, в глухой тайге, были расположены прииски «Ленского золотопромышленного товарищества» (попросту — «Лензолота»). Вдоль берегов рек Бодайбо и Витим было разбросано множество крохотных поселков, где проживало более шести тысяч рабочих. Расстояние от приисков до губернского города составляло почти две тысячи верст. Это была уже не Российская империя, а настоящее царство «Лензолота». Ему принадлежало все: пароходы на Витиме, узкоколейная железная дорога, телеграфная линия.

На приисках можно было встретить кого угодно. Были там бродяги и скрывающиеся преступники; были авантюристы, привлеченные возможностью быстро разбогатеть; были и совершенно обычные семейные люди, занесенные сюда волею случая. Хозяева приисков нещадно эксплуатировали этот контингент. В сезон рабочие были заняты весь световой день — 12–14 часов. Заработная плата, хотя и немалая, частично компенсировалась кредитом на покупки в приисковых лавках, где цены превышали все разумные пределы.

С лавок все и началось. В конце февраля 1912 года в лавку на Андреевском прииске завезли несколько пудов мяса. Оно числилось говядиной, а на деле оказалось кониной, причем самого низкого качества. Это стало поводом к забастовке, уже через неделю охватившей почти все прииски. Массовый и удивительно организованный характер стачки был в значительной степени обусловлен участием в ней политических ссыльных, которых в окрестностях жило немало.

Избранный рабочими стачечный комитет предъявил администрации требования: ввести 8-часовой рабочий день, повысить на 30 процентов заработную плату, удалить некоторых лиц из местного начальства. Правление товарищества согласилось обсудить эти вопросы, но взамен потребовало немедленно возобновить работу, грозя в противном случае увольнениями. Иркутский губернатор отправил на прииски для ведения переговоров окружного инженера Н. К. Тульчинско-го и жандармского ротмистра Н. В. Трещенкова, которому были даны неограниченные полномочия.

Дальше началась сплошная цепь ошибок и недоразумений, закончившаяся кровавой трагедией. Переговоры Тульчинско-го с рабочими поначалу шли вполне успешно, но по непонятной причине стачечный комитет заупрямился. Одновременно администрация приисков получила известие о том, что из района Алдана на подмогу забастовщикам направляется вооруженный отряд, числом более ста человек, сформированный из ссыльных. Это было выдумкой от начала до конца, но серьезно обеспокоило приисковое начальство. Ротмистру Трещенкову были даны указания немедленно пресечь бунт. С этой целью в ночь на 4 апреля были арестованы 11 членов стачкома. Наутро рабочие попросили Тульчинского освободить арестованных. Тот посоветовал обратиться к товарищу губернского прокурора, находившемуся в тот момент на На-деждинском прииске.

Примерно в четыре часа дня к Надеждинскому прииску подошла толпа рабочих численностью около двух тысяч человек. Они были настроены относительно мирно, но сам вид возбужденной массы людей способен был вызвать в памяти еще не забытые картины первой революции. Навстречу рабочим была послана полурота солдат. Внезапно солдаты начали стрелять. Очевидцы рассказывали: «Рабочие сначала думали, что это стрельба холостыми зарядами, в недоумении стали озираться кругом, но, увидав убитых и раненых, слыша стоны и крики, поверили в страшную правду и бросились на землю, а задние ряды бросились бежать. Но вслед за залпом последовала стрельба пачками. Солдаты стреляли по бежавшим и лежавшим рабочим как по штурмующей колонне врага, которого нужно не только остановить, но и уничтожить».[68]

Данные о числе убитых и раненых в этот день сильно разнятся. По разным источникам жертвами расстрела стало от 85 до 250 человек. Но главное даже не это, а то впечатление, которое известия о ленских событиях произвели на остальную Россию. Семью и даже шестью годами ранее, в разгар революции, уставший от ужасов читатель газет спокойно бы проглотил очередную порцию смертей. Но за прошедшие с того времени годы страна отвыкла от страха. Ленские события, даже в деталях похожие на «кровавое воскресенье», выглядели кошмарным возвращением в прошлое.

Пресса подняла небывалый шум. Замолчать происшедшее не было возможности, и правительство отрядило для расследования обстоятельств дела специальную комиссию под началом сенатора С. С. Манухина. В его честности и непредвзятости никто не сомневался, но общественность в лице петербургской и московской адвокатуры решила послать на прииски собственную комиссию для параллельного следствия. Из Москвы для этой цели были отряжены присяжные поверенные С. А. Кобяков и А. М. Никитин. Председателем комиссии был назначен Керенский.