Он тщательно и напряженно изучал ее.

— Хэтти приходила ко мне сегодня. Она сказала, что вы делали скверные вещи, когда лежали одна в кровати. Говорит, что вы «играли» сами с собой. Сказала, что вы грешили против Бога и человека. Против меня. Это правда, Морриган? — Большие пальцы обхватили ее шею. — Вам больше нравятся свои собственные прикосновения, чем ласки мужчины? Чем мои? Я мог бы дать так много, если бы вы только…

Элейн умерла тысячу раз, смотря в эти синие глаза. Было плохо оттого, что Хэтти издевалась над ней, но сказать ему подобную вещь! Не имело значения, что опрос, который она слышала по радио, уверял, что 99 % людей в мире делали это, а оставшийся 1 % — лгал, что не делал. Не важно, что, насколько она знала, Морриган не делала это в отличие от самой Элейн, но, будучи в чужом теле, она не касалась себя там. Не имело значения, что выражения его лица не было осуждающим. Хуже. Он смотрел на нее с жалостью, словно знал — то, что она делала раньше со своим телом, было жалким подобием. Как будто отвергая его, она невежественно, по-детски отвергала себя.

Элейн хотелось провалиться сквозь землю. Хотелось кричать от досады. Вместо этого она уставилась на него широко открытыми немигающими глазами, скрывая смущение, дрожа от слабости, которую чувствовала даже сквозь замешательство: плотно стиснув зубы, застыв на месте, словно холодный мрамор, как статуя возле лестницы. Да, именно так: она хотела бы превратиться в бездушное изваяние, в ничего не чувствующую, ни о чем не думающую статую.

Элейн обдало потоком холодного воздуха. Освещенный свечами стол поплыл перед глазами, что было бы тревожным знаком, если б хватило времени разобраться во множестве беспорядочных ощущений. Она ударилась спиной о дверь, с силой выдыхая воздух из легких. Левая нога подкосилась. Элейн схватилась за дверную ручку, ноги стали, словно желе или сырое яйцо, которое она съела для увеличения плодовитости.

— Уйдите отсюда! Просто уйдите!

Элейн вышла. Она прислонилась спиной с противоположной стороны двери, укрывшись от слуг и гнева лорда. Она чувствовала себя, как будто пробежала милю, как будто спрыгнула с горы. Как будто стала единоличной владелицей контрольных пакетов акций Хьюлетт-Паккард, ИБМ и всех других воротил компьютерного мира.

Как будто она потеряла что-то невероятно драгоценное.

Стакан ударился о дерево с такой силой, что дверь задребезжала. Элейн чувствовала каждый осколок, каждую каплю жидкости. Что-то прохладное и влажное скатилось вниз по ее щеке. Она вытерла слезу тыльной стороной руки.

Сумасшедшая. Она крайне, крайне безумна.

Как этот мир.

Как этот лорд.

Постепенно до Элейн дошло, что, кроме нее и лорда с другой стороны двери, здесь есть кто-то еще. Краем глаза она заметила лакея в черно-бело-красной ливрее, который неподвижно замер у двустворчатых дверей. Это был все тот же слуга, который привел ее сюда, и, без сомнения, тот самый, кто помог ей забраться по лестнице предыдущей ночью.

И сейчас он был очевидцем.

Она распрямила плечи и двинулась к лестнице.

Как будто это вообще имело какое-либо значение.

Чарльз уставился на забрызганную вином дверь, потом перевел взгляд на свою пустую руку, на осколки бокала, искрящиеся на деревянном полу в растекающейся красной луже, затем снова на свою пустую руку. Равномерная струйка портвейна, стекающего с двери, — капля за каплей настойчиво добавлялись к лужице впустую растраченного вина.

Он сходит с ума. Настоящий сумасшедший, подумал он, блуждая взглядом по двери. Поток вина разделился: тоненькая струйка скатывалась медленно вниз по красивым прожилкам дерева, в то время как основной поток устремился вперед, чтобы присоединиться к растущей лужице. Проклятое золотое кольцо на протяжении всего ужина светило обещанием каждый раз, когда она поднимала свою вилку или кубок с водой. Напрасные, пустые обещания.

Всю ночь он пытался вызвать отклик у своей жены, найти намек на страсть, что обещало ее обнаженное тело. Но все напрасно. Ее глаза, смотрящие в его, были холодными, безжизненными, как растекшийся по полу портвейн.

Этот сочившийся поток мог бы быть ее кровью. На какое-то мгновения ему захотелось, чтоб это было так. Он хотел, чтобы дверь была ее головой. Он хотел заставить ее быть той женщиной, в которой он нуждался.

О Господи. Он не должен был приходить. Ему следует уйти на этот раз. Уйти, прежде чем он уничтожит их обоих.

Игнорируя хруст стекла под ногами, Чарльз широко распахнул дверь столовой.

— Прикажи груму седлать мою лошадь, Джон.

— Хорошо, милорд. — Лакей поклонился, старательно пряча эмоции на лице, хотя лорд не обернулся, чтобы оценить усилия. Барон оставил за собой красные следы на мраморном полу, необычайно плотные для портвейна. Пожимая плечами, Джон выпрямился. Не его это дело, что хозяин уничтожил дорогостоящую вещь, пусть даже и принадлежавшую ему. И уж конечно, не его делом было высушивать глупые слезы впавших в детство баронесс.

Элейн накрыла голову подушкой и, протестуя, застонала. Стук продолжался.

— Впусти меня, девочка! Лорд уехал и больше не будет вмешиваться

не в свое дело. Открой, говорю, дверь, Морриган Гэйл!

Бум, бум!

— Открой сейчас же!

Элейн села в кровати, утренняя дезориентация после сна сразу же рассеялась от этого голоса. От этой женщины. Холод страха мурашками стал карабкаться вверх по позвоночнику.

— Повторяю, моя девочка: лорда нет, чтобы вмешаться, и ты получишь по заслугам. Я не позволю дьяволу забрать твою душу!

Лорд уехал.

Облегчение рассеяло признаки страха, который, наплевав на законы гравитации, только что поднимался вверх по спине Элейн. Ей больше не надо волноваться, что ее прервут в неподходящее время, например, во время принятия ванны. Или что он позволит себе вольности, думая, что она его жена, а не посторонняя женщина. Она не окажется с ним лицом к лицу после всего, что он наговорил ей вчера вечером. Думая об этом, Элейн не спала большую часть ночи. И ей не нужно больше гадать, каким способом в очередной раз он проявит свою жестокость. Теперь она действительно могла сконцентрироваться на возвращении в свой собственный мир.

— Ты дашь мне войти, Морриган, девочка, или я не отвечаю за последствия!

Испуг заменил головокружение от передышки.

Он уехал!

Это означало, что теперь в руках Хэтти полная власть, без страха перед расплатой. Это означало, что Элейн была снова посажена в клетку. В инородное тело, в чуждое ей время и с сумасшедшей старухой в качестве тюремщика.

— Я слышу, ты там, непослушная девчонка! Я знаю, ты проснулась, весь день валяешься в кровати как безбожная язычница. Я не позволю тебе и дальше заниматься своими греховными делами. Сейчас же открой дверь!

Элейн выскользнула из кровати, немного опасаясь, что дверь в любой момент расколется под ударами кулаков Хэтти. Но вибрирующее дерево не треснуло, а ключ, хоть и дрожал и подпрыгивал в замочной скважине, прочно сидел на своем месте.

Хэтти скоро утомится, думала Элейн. Лорд вернется.

Но Хэтти не угомонилась. Видимо, это могло длиться днями или даже неделями, вплоть до самого возвращения лорда: Элейн была вынуждена уступить, так как тусклые лучи утреннего солнца стали уже яркими и золотистыми, а стук в дверь по-прежнему не прекращался. Вчера вечером они расстались не лучшим образом. Он бросил ей вслед бокал с вином. Оставить ее с Хэтти было хорошим методом наказания. Или способом сдержать ее дурные наклонности.

— Предупреждаю тебя! Я не позволю тебе встать на путь дьявола, Морриган! Покайся! Отопри сейчас же дверь и дай мне ключ!

Элейн вздохнула. Она действительно не могла позволить этой старой вороне запугивать себя, то есть Морриган, всю оставшуюся жизнь. И будь она проклята, если позволит себе или Морриган, как какой-то несчастной серой мышке, прятаться от взбешенной ведьмы.