Склонившись лицом вниз и сливаясь вместе с черепом, Исса стала творить страшное заклинание. Оно было направлено против бежавшей девушки для того, чтобы отомстить ей за позор и предательство.

— Беглая тварь, — говорила Исса, — обрекаю тебя гневу. Запираю в твоем теле юность и зрелость. Да будут плечи твои остры, и груди плоски, и чрево бесплодно… Неосвященная и неблагословенная. Будь Яламой, безмужной и безлюбовной. Запираю тебя мертвой костью. Когда муж твой подойдет к тебе, пусть взоры его будут, как взоры убийцы. Спасайся, трепещи!..

Исса достала из мешка маленький сучок, раздвоенный с одного конца, обычную замену человеческой фигуры.

— Ялама, — сказала она, обращаясь к сучку, ибо он представлял Ронту-беглянку. Слово "Ялама", означавшее самку оленя, непригодную к браку, относилось также к хилым, бесплодным женщинам.

Она вынула череп из-под плаща и осторожно опустила сучок в череп.

— Ялама, — сказала она снова, — вот тебе собственная вода и собственная лодка. Вода твоя да будет в лодке твоей. Садись и плыви по тропе мертвецов.

Она поставила череп на песчаную стрелку.

— Иди, догоняй, — сказала она ему сурово, — где бы она ни сидела и ни бегала.

Чары были окончены и посланы вдогонку, и Ронта была обречена их всесильному гневу.

День за днем Яррий и Ронта спускались вниз по реке Дадане, направляясь к морю. Яррий сделал челнок еще на берегах Калавы из желтого луба, такой же гибкий и легкий, какой он оставил на месте оленьей охоты, вместе с другими челнами племени. Они спустились по Калаве в реку Саллию. Она впадала в Дадану на полдня ходьбы повыше Лысого Мыса и оленьей тропы. Где можно было, они плыли. Где было мелко или слишком много камней, они выходили на берег и вели челнок за собою на веревке из стеблей крапивы или просто волокли его по мокрой траве, где он скользил легко, как рыба, потом опять спускали его в воду и плыли. Они садились, по обычаю, спина к спине и протягивали ноги в разные стороны. Яррий греб веслом, а Ронта смотрела на воду и ждала очереди. Их нагие спины крепко опирались друг на друга. И в росистое, свежее утро это одно место было теплым у обоих. Оно давало им тепло и грело все их обнаженное тело.

В первую ночь они ночевали на острове, в тополевом лесу, вытерли огонь из сухого дерева, развели большой костер и потом заснули. Они спали на одном ложе, как брат и сестра, и между ними лежало копье, как общий защитник.

На другой день они вошли в Дадану и скоро проплыли мимо Лысого Мыса и места весенней охоты… Отсюда начинались места незнакомые. Дадана уходила от Анаков на запад, а куда именно, никто не знал. Все, однако, говорили, что Дадана — река огромная, протекает сквозь многие земли и доходит до дальнего моря. Они не терпели голода. Ибо в это время года на Дадану во множестве спускалась перелетная птица с соседних озер — утки, крохали, гуси. Яррий был искусный охотник с дротиком и плоским деревом, и копьем. На берегу во время ночлегов они копали также корни, мучнистые и сладкие.

Солнце светило ярко. Было ясно и тихо. Им попадались олени; один бросился в воду и поплыл, но был он слишком далеко, и Яррий не мог достать его копьем. Гигантские шельхи стояли на берегу неподвижно, как будто каменные. Их ветвистые рога выступали на солнце, как обведенные резцом. Они смотрели на челнок равнодушно и презрительно, как будто это было дерево, проплывшее мимо.

— Есть ли здесь другие люди? — сказала Ронта.

— На что нам люди? — возразил Яррий со смехом. — Мы двое — люди. Хорошо нам.

Он широко ударил веслом и громко запел песнь гребца, которую Анакские юноши пели на реке летом во время охотничьих поездок:

Он пел и греб в такт песни и с каждым звуком и взмахом чувствовал, словно входит в него что-то сильное и сладкое. Плечи его широко двигались, как будто с них упало тяжелое бремя.

— Анаки остались далеко сзади. Во век бы не видеть их…

Он привстал на куске коже, служившей ему сиденьем.

— Игой! — крикнул он звонко и протяжно, как молодой жеребец, который призывает на вольном лугу и сам не знает кого, — короткогривую подругу свою, или сердитого соперника.

— Иго-го-гой!

Река Дадана текла широко, мощно и спокойно. Ее повороты тянулись на добрый людской перебег от плеса до плеса. Берега исчезли из глаз, и дальние мысы чуть всплывали в синем тумане, как марево. Река расстилалась перед глазами широко и прямо, как зеркало.

Потом берега стали выше, а русло уже. Дадана встретила на пути горный хребет и прорезала его насквозь. Она стала глубже, полноводнее и быстрее. Она катилась теперь среди двух высоких стен, и по обе стороны ее простирались крутые, дикие скалы.

Челнок быстро плыл мимо. Крутые берега уходили назад и исчезали навсегда. И на одном повороте совсем неожиданно они увидели женщину. Она сидела на самом краю и смотрела на реку. Была она совершенно нагая, и тело ее, особенно груди, были смуглее, чем у Анакских жен. Волосы у нее были длинные, черные, как вороново крыло. Она распустила их на плечи и расчесала белым костяным гребнем.

При виде этих волос и гребня у Яррия странно заныло сердце, ибо жены Анаков с такой же заботой чесали свои волосы и заплетали косы перед брачным обрядом, и гребень считался брачной принадлежностью.

Челнок проплыл близко к берегу, но женщина не шевелилась. Она чесала волосы и пела песню, — тихую, длинную, тягучую, как нить. И казалось, что над рекою Даданой течет другая река, тихо-звучная, незримо-струйная.

Челнок проплыл мимо; женщина осталась сзади, и песня ее слабела и замерла.

— Кто это? — сказала Ронта с удивлением. — Женщина, дух?..

— Не знаю, — сказал Яррий, потом прибавил невольно: — Нет, это не дух.

Он вспомнил груди женщины. Они были небольшие, как у девочки, но странно удлиненные, даже слегка повисшие книзу. Они показались ему какими-то редкими плодами.

Он повернулся назад и посмотрел в пол-оборота на спутницу. Груди у нее были такие же недоразвитые, бедра — узкие. Волосы ее были короче. Они не были расчесаны и падали на плечи беспорядочной гривой. Вся фигура Ронты походила на мальчика.

И, отвечая взгляду своего друга, Ронта оживленно сверкнула глазами и сказала с ребяческим задором:

— Вернемся, посмотрим.

Яррий послушно взмахнул веслом и повернул челнок. Но ехать назад было труднее. Они лепились к берегу, борясь с течением реки, не пропуская ни одного изгиба, и когда, наконец, показался тот же мыс, теперь уже знакомый, женщины не было. Они пристали к берегу и долгое время ходили по взгорью, но ничего не нашли. Даже следов не осталось нигде, как будто эта женщина не ушла, а растаяла.

Яррий посмотрел на спутницу с некоторым смущением, но она улыбалась. Дети Анаков любили играть в прятки в зеленых лесах у Даданы и у Калавы. Ей казалось, будто она ищет и не может найти спрятавшуюся подругу. И, видя смущение юноши, она весело засмеялась и сказала:

— Поедем дальше.

Они отплыли и скоро уже огибали новый плес вниз по течению.

Ронта как будто тотчас же забыла о таинственной встрече. Она радовалась каждой новой птице и каждому утесу незнакомых очертаний и спрашивала без умолку:

— Яррий, что это? Яррий, где же мы?

И Яррий большей частью отвечал, как в первый раз:

— Я тоже не знаю.

Они пристали на ночлег под высокой скалой, развели огонь и поужинали, но спать им не хотелось.

Полная луна светила на реку и отражалась внизу второй луной. Длинный серебряный след ложился на воду.

— Это дорога наша лежит, — сказала Ронта.

Она посмотрела в глубь вод, на ту, вторую луну, потом подняла глаза вверх, как будто для сравнения.

— Что это за знаки? — спросила она, разглядывая темные пятна на белом, широком лице луны.