– Есть, милорд, – отвечал Джерард.

Он уже несколько месяцев служил под началом у Хорнблауэра и знал его настроения не хуже любящей жены. Знал он и природную доброту Хорнблауэра. Должность свою он получил как сын старого друга, хотя служить у легендарного Хорнблауэра мечтали адмиральские и герцогские сынки. Хорнблауэр через силу съел фрукты и вареные яйца, выпил, несмотря на жару, кофе. Он еще потянул время, прежде чем возвращаться на палубу, и на эти несколько минут сумел забыть про свои тревоги – по крайней мере, почти забыть. Но стоило выйти на палубу, и они нахлынули с новой силой. Его не отвлекал ни новый способ движения по реке, ни быстро скользящие за бортом низкие берега. В конце-концов, его поспешное отбытие из Нового Орлеана – лишь жест отчаяния. «Дерзкого» не догнать. Камброн совершит задуманное под самым его носом, выставит на посмешище всему миру – его миру, во всяком случае. Он не получит нового назначения. Хорнблауэр вспомнил годы после Ватерлоо, годы, проведенные не у дел. Казалось бы, он жил в довольстве и почете, заседал в Палате Лордов, пользовался влиянием в графстве, рядом была любящая жена, подрастал сын. И все же он не жил, а прозябал эти пять лет после Ватерлоо, пока не подошел его черед сделаться адмиралом. Он осознал это, только испытав бурную радость при назначении в Вест-Индию. Теперь вся его жизнь до самой могилы будет такой же безрадостной, даже хуже – ее не скрасит надежда на будущее назначение. Его охватила досада. Он сидит и жалеет себя, вместо того, чтобы ломать голову. Что замыслил Камброн? Если удастся его опередить, с триумфом прибыть к месту высадки, то доброе имя Хорнблауэра спасено. Если очень повезет, он сможет решительным образом вмешаться. Но вся Испанская Америка бурлит, и вся Вест-Индия, исключая только британские колонии. Камброн может высадиться, где угодно, и Хорнблауэр едва ли найдет законные основания вмешаться. Камброн наверняка заручился полномочиями от Боливара или другого повстанческого лидера. С другой стороны, он осторожничает, значит – опасается, что Королевский флот ему помешает. Помешает? С командой в шестнадцать человек, не считая сверхштатных и двумя шестифунтовками? Бред. Камброн его одурачил. Надо думать, думать, думать.

– Мы увидим Сен-Филип не раньше заката, милорд, – доложил Харкорт, козыряя.

– Очень хорошо, мистер Харкорт.

Значит, не придется обмениваться салютами. Он покинет Соединенные Штаты, как побитый пес. Он так мало пробыл в Новом Орлеане, что неизбежно пойдут пересуды. Худ придумает благовидное объяснение, но никто не поверит. Назначение, о котором Хорнблауэр столько мечтал, обернулось позорным провалом. Он с таким нетерпением предвкушал этот визит, и что же? Он не увидел толком ни Нового Орлеана, ни Америки, ни американцев. Он не заинтересовался огромной Миссисипи. Проблемы мешали ему уделить внимание обстановке, а обстановка – вникнуть в проблемы. Например, фантастический способ передвижения – «Краб» делал пять узлов относительно воды, плюс еще течение. В результате возникал довольно сильный кажущийся ветер – удивительно было нестись навстречу воздушной струе, не испытывая качки, слыша слабое дрожание стоячего такелажа и ни скрипа бегучего.

– Обед подан, милорд, – доложил Джерард, вновь появляясь на палубе. Уже темнело, но в каюте было жарко и душно.

– Шотландский суп, милорд, – сказал Джайлс, ставя на стол дымящуюся тарелку.

Хорнблауэр рассеянно зачерпнул бульону, попытался проглотить и отложил ложку. Он не хотел ни вина, ни супу, однако должен был притворяться и, давясь, проглотил еще несколько ложек бульона.

– Цыпленок маренго, милорд, – сказал Джайлс, ставя новую тарелку.

С цыпленком видимость было соблюсти легче – Хорнблауэр отрезал несколько кусков, немного пожевал и отложил нож и вилку. Если бы случилось чудо, если бы «Дерзкий» сел на мель, или оба его буксира поломались и «Краб» победоносно их миновал, Хорнблауэру бы доложили. Нелепая, дурацкая надежда. Джайлс убрал со стола, поставил блюдо с сыром и тарелку, налил бокал портвейна. Ломтик сыра, глоток портвейна – можно считать, пообедал. Джайлс водрузил на стол серебряную спиртовку и кофейник, фарфоровую чашку – прощальный подарок Барбары. Кофе принес небольшое утешение – хоть какое-то утешение в этом беспросветном мире. На палубе было уже совсем темно. Справа по курсу, медленно смещаясь к траверзу, мерцал огонь – это горел маяк, один из тех, которые американцы установили, чтобы облегчить ночное движение по Миссисипи. Они и впрямь заинтересованы в нарождающемся паровом сообщении – недаром целых шесть буксиров постоянно снуют вверх и вниз по реке.

– Разрешите обратиться, милорд, – сказал из темноты Харкорт. – Мы приближаемся к устью. Какие будут приказы, милорд?

Что остается делать? Только довести проигранную партию до горького финала. Следовать за «Дерзким» далеко-далеко позади в надежде на чудо, на счастливую случайность. Сто против одного, что, пока он доберется до Корпус-Кристи, птичка упорхнет. Однако – может, из беседы с мексиканскими властями, если таковые имеются, или из местных слухов, если кто-то захочет ими поделиться – он почерпнет, куда направилась императорская гвардия.

– Как только мы выйдем в море, пожалуйста, возьмите курс на Корпус-Кристи, мистер Харкорт.

– Есть, милорд. Корпус-Кристи.

– Изучите лоции Мексиканского залива, мистер Харкорт, и особенно вход в лагуну.

– Есть, милорд.

Решение принято. Однако Хорнблауэр оставался на палубе, пытаясь охватить задачу во всей ее непомерной, сводящей с ума полноте. На лицо упали первые капли дождя, и тут же хлынуло, как из ведра. Ливень громко стучал по палубе, парадный мундир Хорнблауэра промок до нитки. В треуголку налилась вода, она сделалась чугунной. Он уже собирался пойти вниз, но мысли двинулись по проторенной дороге, и он остался. В темноте возник Джерард с зюйд-весткой и дождевиком, но Хорнблауэр не обращал внимания. Возможно ли, что он зря всполошился? Что Камброн и в самом деле намерен отвезти гвардию домой? Нет, конечно нет. Не стал бы он в таком случае брать на борт шестьсот ружей и штыков, не стал бы торопливо, как вор, сниматься с якоря.