После этого они некоторое время рыдали в объятиях друг друга, так как сердца их были разбиты.

– Подари мне что-нибудь на память, – прошептал он, – чтобы я мог носить до самой смерти что-либо из того, что носила ты!

Она распахнула плащ, под которым на груди висело ожерелье, то самое, которое я нашел на Страннике, из золота и с изумрудными подвесками, только их на нем было два ряда, а не один. Она расстегнула один ряд и, разорвав золотые нити, соединявшие оба витка ожерелья, опять застегнула один ряд вокруг своей шеи, а второй протянула ему.

– Возьми это, – сказала она. – Я буду носить одну половину, с которой не расстанусь даже в могиле. Ты должен носить свою половину при жизни и после смерти. Я предчувствую, что когда-нибудь эти отдельные части опять будут вместе. Тогда мы снова встретимся с тобой на земле.

– Это значит, что я вернусь с моей северной родины, если только мне снова удастся добраться до этих южных берегов?

– Нет, – возразила она. – В этой жизни мы больше не встретимся. Но будут другие жизни, так думаю я, изучившая мудрость своего народа. Уходи теперь, уходи, прежде чем разорвется мое сердце. Но никогда не допускай, чтобы это ожерелье, что пришло ко мне от тех, кто жил много лет назад, оказалось на груди другой женщины, ибо это принесет много горя тому, кто отдаст его, и той, которой оно, к несчастью, будет вручено.

– Как долго мне ждать нашей встречи? – спросил я, Олаф в обличье Странника.

– Не знаю, но думаю, что, когда эти драгоценности снова согреет жар моего бессмертного сердца, этот храм, который они называют вечным, превратится в руины. Ты слышишь? Это зовет меня жрица. Прощай же, мужчина с Севера, ты пришел, чтобы стать моей славой и моим позором. Прощай до тех пор, пока снова проявится назначение наших жизней и семя, посеянное нами в это печальное время, расцветет вечным цветом. Прощай… Прощай!

Затем образ женщины отступил на задний план, и мои видения исчезли. А еще мне показалось, что рядом с госпожой, подавшей ожерелье, стояла Смерть, и гораздо ближе к ней, чем к мужчине, получившему его. А может быть, смерть была написана в ее печальных и лихорадочно блестевших глазах.

Итак, сон мой закончился. Когда я, Олаф, проснулся, уже давно светило солнце и все были на ногах, так что я проспал. В общем зале уже собрались Рагнар, Стейнар, Иду на и Фрейдиса, а старики в стороне обсуждали какие-то вопросы, связанные с предстоящей свадьбой. Я подошел к Идуне, чтобы обнять ее, и она подставила мне щеку для поцелуя, продолжая через плечо свои разговоры с Рагнаром.

– Где это вы, братец, были прошлой ночью? Вы ведь вернулись на рассвете, весь в грязи? – спросил Рагнар, повернувшись спиной к Идуне и не отвечая на ее слова.

– Забирался в могилу Странника, брат, как того хотела Идуна.

Теперь все трое с живостью обернулись ко мне, исключая Фрейдису, которая молча стояла возле огня и слушала наш разговор. Все в один голос стали спрашивать, нашел ли я там что-нибудь.

– Ну да! – ответил я. – Я обнаружил там Странника, мужчину, выглядевшего весьма благородно. – И я принялся описывать увиденное.

– Бог с ним, с этим мертвым Странником, – перебила меня Идуна. – Ожерелье вы нашли?

– Да, я нашел ожерелье. Вот оно! – И я положил на стол великолепное ожерелье.

Затем я внезапно потерял дар речи, так как впервые заметил, что вокруг цепочки были обернуты три сломанные золотые нити. И я вспомнил, как во сне видел прекрасную женщину, разрывающую эти нити, когда она отдавала половину ожерелья мужчине, в облике которого, как мне тогда казалось, пребывал я. От этого я так испугался, что не мог выговорить ни слова.

– О! – воскликнула Идуна. – Оно же прелестно, прелестно! О, Олаф, спасибо вам! – И она обвила мою шею руками и поцеловала – на этот раз искренне. Затем она, схватив ожерелье, застегнула его вокруг своей шеи.

– Стойте! – встрепенулся я, приходя в себя. – Мне кажется, вам лучше не прикасаться к этим драгоценностям! Идуна, я видел во сне, что они не принесут вам счастья, так же как любой другой женщине, кроме той единственной, которой предназначены.

Темнолицая Фрейдиса посмотрела на меня, затем опустила глаза, продолжая слушать наш разговор.

– Вы видели сон! – фыркнула Идуна. – Меня мало заботит, что вам приснилось. Меня волнует только ожерелье, и все несчастья в мире не остановят меня!

При этих словах Фрейдиса подняла глаза, а Стейнар по-прежнему смотрел себе под ноги.

– Вы нашли еще что-нибудь? – поинтересовался Рагнар, перебив Идуну.

– Да, братец, вот это! – И я достал из-под плаща меч Странника.

– Превосходное оружие! – одобрил Рагнар после того, как осмотрел его. – Хотя и несколько тяжеловато для своей длины, а бронза напоминает ту, что находят в могильных курганах. Оно, кажется, изрядно применялось в деле и, смею вас заверить, из многих выпустило дух. Посмотрите, как выполнена рукоять из золота! Действительно, это замечательное оружие, стоящее больше всех ожерелий мира. Но расскажите обо всем подробно!

И я поведал им обо всем, а когда упомянул о статуэтках, которые мы видели стоящими у гроба, Идуна, уделявшая рассказу мало внимания, перестала поглаживать ожерелье и спросила, где они сейчас находятся.

– Фрейдиса взяла их с собой, – ответил я. – Покажите им богов Странника, Фрейдиса…

– Значит, Фрейдиса была там вместе с вами, да? – спросила Идуна.

Затем она осмотрела статуэтки богов и, посмеявшись над их видом и одеждой, снова принялась перебирать ожерелье, которое для нее, чувствовалось, было поважнее любых богов.

Позднее Фрейдиса спросила меня, о каком сне я говорил, и я рассказал ей все – слово за словом.

– Странная история, – сказала Фрейдиса. – А что вы обо всем этом думаете, Олаф?

– Ничего, кроме того, что это был просто сон. Но все же эти три оборванные нити, обвитые вокруг цепочки ожерелья, которых я не рассмотрел раньше, до того как оно попало в руки Идуны, здорово согласуются с моим сном.

– Да, Олаф, этот сон хорошо согласуется и с некоторыми другими вещами. Вы когда-нибудь слышали о тех, кто утверждает, что человек живет на земле больше чем один раз?

– Нет, – я рассмеялся. – Тогда почему бы им не жить так же, как и раньше? Даже если ты говоришь правду и я, возможно, являюсь Странником, в теле которого, казалось, побывал, то все же я уверен, что женщина с золотым ожерельем – не Идуна! – И я снова рассмеялся.

– Да, Олаф, она – не Идуна, хотя могла бы быть и Идуной, но это неважно. Скажите мне, а вы не разглядели ту жрицу, что была с женщиной?

– Только то, что она была высокой и смуглой, среднего возраста. Но к чему пустые разговоры об этих полуночных видениях?.. Хотя образ той женщины царской крови все-таки преследует меня. Хотел бы я снова увидеть ее, но не во сне. И я хотел бы также, Фрейдиса, чтобы Идуна не трогала ожерелье; боюсь, что это приведет к несчастью. Где она? Я хотел предостеречь ее.

– Где-нибудь прогуливается со Стейнаром, я думаю, и красуется в этом ожерелье. О, Олаф! Я, как и вы, боюсь, что это приведет к беде. И я пока не могу объяснить ваш сон, пока не могу!

Это было в день накануне моей свадьбы. Я и сейчас вижу в движении фигуры всех давно позабытых мужчин и женщин, одетых в свои лучшие одежды, отделанные золотом и серебром, – была приглашена большая компания, и многие из гостей прибыли издалека. Я вижу своего дядю, Лейфа, чернобрового жреца Одина, проходящего через зал в храм, где завтра он должен совершить торжественный свадебный обряд в такой форме, что это сделало бы честь самому богу. Я вижу Идуну, Атальбранда и Стейнара, что-то обсуждавших в сторонке, и вижу себя, наблюдающего за всем происходящим вокруг и находящегося в замешательстве, ибо с того момента, когда я посетил могилу Странника, все окружающее меня стало казаться нереальным. Идуна, которую я любил, почти стала моей женой, но между нами постоянно вставал образ женщины из моего сна. Временами я подумывал, что удар медвежьей лапы повредил мой мозг и что я схожу с ума. Я молил богов, чтобы этого не случилось, и, когда мои молитвы не помогли, пошел посоветоваться с Фрейдисой. Она выслушала меня и коротко сказала: