Но Макс (обер-лейтенанта зовут Макс Шрамм) не слишком страдает от обстоятельств нашего знакомства. Он спокойно принимает мое старшинство и гонит свой экипаж рыть второй передовой и отсечной окопы. Потом мы подсчитываем наши запасы, и я прихожу к выводу, что теперь, если численность противостоящих британцев вырастет не слишком сильно, то сутки-другие мы вполне в состоянии продержаться.
Немец-штурман починил нашу рацию, и я связываюсь со своими. Полковник Малиновский кроет меня непечатной бранью и называет «бешенной обезьяной». Это окончательно успокаивает. Когда «колонель Малино» доволен, он выражает свое одобрение именно таким способом. Нам обещают в самое короткое время подбросить боеприпасы, и просят продержаться сутки. Мне хочется верить, что мы их не подведем.
Обер-лейтенант Макс Шрамм. Осадное сидение. Испания. 1936 год.
Одним слово, сбросил нам Дитрих два стандартных десантных контейнера, один с патронами для МГ, второй — с сорокапятимиллиметровыми снарядами. Для русской пушки. Распотрошили мы их, и на душе повеселело, как Сева выразился: и жизнь веселее стала, и солнышко ярче засияло, но как то вот одним словом он умудрился два понятия выразить, загадочные эти русские, и язык у них интересный… Но вояки отменные. Мне Сева как синяк-то поставил? Интересно, наверное? За спорт я пострадал… Мы когда в Кадисе высадились, нас на грузовики посадили и повезли в расположение. Все устали до невозможности, злые, голодные, и решили эти испанские товарищи нас покормить. Видимо, блеснуть гостеприимством захотели, и в Севилье повели в лучший ресторан. Заходим мы культурно поужинать, а там дым столбом, патефон наяривает, песни поют, русские. Оказывается, танкисты гуляют, из «Витязя», русские добровольцы, союзники. Они перед этим захватили обоз республиканский, и среди всего добра бочонок спирта медицинского. Все трофеи сдали, как положено, но покажите мне хоть одного русского, который от водки откажется? Не сможете, гарантирую! В общем, сели мы скромно в уголке, танкисты пьют, на нас внимания не обращают, даже обидно. Это потом только мы поняли, что они нас не видят просто. Слишком процессом употребления алкоголя заняты. Не знали мы, что это для нас самое было самое лучшее тогда. Мы, значит, питаемся, а они наливаются. Красота… Тут наконец, после первого блюда у нас, а у них — после пятого стакана, заметили танкёры, что в столовой кроме них ещё кто-то есть, и началось… А, союзники, давай за дружбу народов, потом за рода войск, потом за сотрудничество родов, за Адольфа Гитлера, за Лавра Георгиевича Корнилова… мне даже страшно стало — я столько никогда не пил. И ведь попробуй, откажись, обидятся — проблем не оберёшься… У нас двое пилотов вместе с ними на КВЖД были, в командировке, ещё рейхсверовской, кое-что рассказывали, но мы им просто не поверили, а теперь сами убедились, что зря… Спор у нас зашёл, кто умнее. Мы им начали доказывать, что немцы. А они в ответ, что русские. Причём аргументировано, что самое обидное. Конечно, наш Т-2 с их Т-26 не сравнить, разговора нет! Но зато они на свой И-15 наш родной германский мотор ставят! Это я уже потом понял, что пример неудачный, когда сообразил, что мы этот же БМВ на их И-15 клепаем, и обзываем данный аппарат «Хейнкель-51Р», что значит — русский. Одним словом, переспорили славяне нас, всё у них лучше, всё у них у первых появилось, даже паровую машину не англичанин Уатт построил, а какой-то Ползунофф, да ещё сразу двухцилиндровую. И до чего обидно мне стало, поднялся я и выдал, мол, пусть вы умнее, зато мы сильнее! Наши боксёры на Олимпиаде первое место заняли, а ваши — второе… очнулся я, когда меня из угла двое солдат выносили, а утром бриться стал, в зеркало глянул — Матерь Божья, вот это фонарь… всеми цветами радуги переливается… Командир нашей КG.53 как увидел, так еле удержался, чтобы в голос не засмеяться. Но себя пересилил, полётное задание выдал, штурман кампфгруппы карты вручил, и вперёд… Сейчас то понимаю, что всё это — дурь сплошная: на второй день прибытия, не изучив район действия, толком не зная обстановки, на неподходящей машине… Удивительно, что я вообще цель нашёл и бомбы свои положил, правда, я ведомым шёл, а командир у нас был из «стариков», хотя и опыт ему не помог: Ньюпор пятьдесят второй его прямо на боевом развороте запалил, а там и остальная сволочь налетела, и от нас только перья полетели…
Что- то я опять отвлёкся. Вон Сева уже глаза страшные сделал и пальцем влево тычет…ой-ой-ой…Кажется за нами идут… и вроде кавалерия, точно, конники ломятся, вон как сабли сверкают…Ну ничего, конница против двух пулемётов на том направлении ничего нам не сделает, хотя стоит кобуру к маузеру пристегнуть, и на автоматический огонь переключить… И какая это сволочь догадалась коней на войну тащить?!! Это же ужас, как они кричат! Когда в них пули попадают… Прямо слёзы на глазах… Я просто не могу это слышать…Добей же её, идиот! Да он не слышит… придётся самому, главное, чтобы сразу, чтобы не мучалась больше, без ног, милая… А что всадник надвое-так извините, он то знал, на что шёл, такова его доля солдатская, повезло — значит, жив остался. Не повезло, как сейчас — апостол решит, куда ему, в летуны или в шахтёры… А тот вообще… голову то где оставил? А, вон кусок черепа лежит, и нога лошадиная рядом… кишки чьи-то, зелёные такие… и откуда так много мух собралось…
Капитан Всеволод Соколов. Испания. 1936 год.
Вечером я опять сижу около своего танка. Длинный, кровавый день снова проходит перед глазами…
Мы едва успеваем отрыть второй окоп, как «томми» кидаются на нас словно бесноватые. Мы поливаем их свинцом из трех пулеметов разом, но они все лезут. Они шагают как автоматы, и мне уже начинает казаться, что это идут не живые люди, а неодушевленные механизмы для убийства. Но вот Шрамм умудряется очередью из своего маузера срезать офицера, и атака захлебывается.
Мы смотрим друг на друга. Я вижу, как блестят глаза у мальчика, который только что выдержал свой первый бой. Он переводит взгляд на мой «иконостас». Глаза загораются еще ярче.
— Герр майор, а за что Вы получили своего «Георгия»?