— Что, ваши благородия, пришли проследить, чтоб не дай бог, рабочему человеку кусок не достался?

Дружинник в офицерской бекеше, державший маузер в левой руке из-за того, что пустой правый рукав был заткнут у него за пояс спокойным голосом ответил:

— Справедливость для всех, а не для тех, кого вы считаете достойными, — с ударением на слове «вы».

— Конечно, пускай гимназия жрет, а старухи пущай голодают! — насмешливо протянул красногвардеец, — Вам до старух нету дела, вам же «справедливость» подавай!

И он обернулся к очереди, явно ища поддержки.

— Да что ж вы к пареньку пристали? — сказала вдруг женщина средних лет, стоявшая в очереди позади гимназиста, но впереди старухи. Она нервно поправила платок и продолжила, — У него отец без вести пропал, мать одна с двоими мается, а вы его из очереди гнать. Это же Севка Соколов, с нашего двора, его все в округе знают! Разве это дело?

— Верно? — спросил один из дружинников в солдатской форме, с исшрамленным лицом и стареньким наганом в руках. Юноша молча кивнул.

— Суки вы! — взорвался дружинник, и обращаясь к красногвардейцам, яростно выкрикнул, — Вас, гадов, в феврале отстрелять надо было!

Очередь заволновалась. Было ясно, что сейчас произойдет. Красногвардейцы сжимали в руках винтовки и сдаваться явно не собирались. Еще немного и вспыхнет яростная пальба, в которой очень просто можно схлопотать шальную пулю, вовсе не тебе предназначенную. Людям стало страшно, но куда побежишь от хлеба?…

Неожиданно кто-то из очереди крикнул:

— Да знаю я эту стерву старую. Она ж, братцы мои, сегодни ужо третий раз стоить. Очередями, сволота, торгует!…

— Правда? — спросил командир красногвардейцев.

Несколько человек в очереди согласно закивали. Красногвардеец повернулся к своим:

— Взять спекулянтку! — и уже обращаясь к гимназисту, выдавил из себя с вымученной улыбкой, — извини, парень, ошибка вышла.

Красногвардейцы выволокли из очереди вырывавшуюся и скулившую старуху и потащили ее куда-то за угол. По очереди пронесся вздох облегчения: встреча дружинников и красногвардейцев на этот раз кончилась мирно. По крайней мере, сейчас стрелять друг в друга никто не собирается…

Из- за угла тяжело и страшно грохнул залп. Очередь вздрогнула. Жутким и быстрым было правосудие. Дружинники остались, а красногвардейцы ушли. Им не препятствовали.

К ночи очередь разошлась, в основном получившая вожделенный хлеб. Несколько человек из числа неудачников остались у дверей булочной. Они разложили маленький костерок и теперь грелись, готовясь завтрашним утром быть первыми. Только труп старой спекулянтки напоминал о страшной стычке, обошедшейся в одну жизнь. А могло кончиться и много хуже…

Григорий Иванович Котовский, командир партизанского отряда «Родина». Польский фронт. 1923 год.

29 мая 1923 года, Польша, уверенная в слабости и нестабильности России, внезапно вторглась в пределы восточного соседа, страстно желая восстановить «Ржечь Посполиту» в границах XVII века.

— Пане полковник, к Вам посетитель: местный коммерсант, — доложил адьютант, и в дверь вошел крепкий человек, с пышными усами и изящной бородкой. Отвесив изящный, «куртуазный» поклон, он протянул полковнику Вальневскому рекомендательное письмо.

— От маршала Пилсудского. — чуть заикаясь произнес посетитель.

С этими словами он отошел, ожидая результата. Вильневский вниматеьно прочел письмо, сообщавшее, что податель сего, оптовый торговец зерном, «панцирный боярин» Яскулка Владимир Казимирович, оказал неоценимую помощь и многочисленные услуги непобедимому «Wojsku Polskiemu» в деле снабжения продовольствием и фуражом, а также в получении ценных сведений, и потому предлагается оказывать означенному торговцу Яскулке всяческую помощь и поддержку. Подпись — маршал Польши, Ю. Пилсудский.

Полковник поднял голову и посмотрел на посетителя. Действительно, сразу чувствуется несгибаемая польская гордость и шляхетская порода. Ясный и смелый взгляд твердых карих глаз, гордая осанка, все выдавало в Яскулке истинного поляка, готового положить «za niepodleglosc ojczyzny».

— Прошу Вас, пан Яскулка, присаживайтесь. Чем могу быть полезен?

— Благодарю Вас, полковник. Обстоятельства таковы, что мне необходимо как можно скорее добраться до Житомира, но Вы понимаете, эти сведения об ужасах русских разбойников…

— То есть Вам нужен конвой?

— Нет, пане пулковнику, но если бы Вы распорядились о предоставлении мне литера на военный эшелон, идущий скоро и без задержки… Хотя от небольшой охраны я бы тоже не отказался. Со мной есть четверо гайдуков, людей преданных, бесстрашных и вооруженных, но в такое время охрана не может быть лишней, — и видя, что Вильневский колеблется, Яскулка добавил, понизив голос, — я готов заплатить Вам, пане пулковник, тысячу франков, если Вы сможете мне помочь. Дело не терпит отлагательств.

Глаза Вильневского хищно блеснули. Он быстро перевел франки в злотые и остался очень доволен. Разумеется, литер был немедленно выписан, вызванный вахмистр уланского полка получил приказ вместе с полувзводом улан сопровождать торговца Яскулку и его груз до Житомира, затем было выпито по две чашки кофе из запасов полковника, щедро сдобренного коньяком, подаренным «панцирным боярином». Полковник Вильневский любезно предупредил пана Яскулку, что ему следует поторапливаться: на следующий день в Житомир отправится бронепоезд «Poznanczyk», и путь будет перекрыт…

После отправления эшелона, везшего на фронт пополнение летчиков и двадцать истребителей «Спад», в классных вагонах началась лихая шляхетская пьянка. Среди прочего груза, который вез с собой пан Яскулка, отыскались и три ящика отменного французского коньяку. Щедрый пан, разумеется, тут же пожертвовал коньяк в пользу «Lotnictwa Polskiego». А на первой же станции Яскулка закупил еще водки и вина. «Негжечно было бы мне, человеку невоенному, не угостить отважных skrzydlatech rycerzej!» — заявил он под приветственные выклики авиаторов. И веселье грянуло вновь.

Перед рассветом летчики с трудом расползлись по своим купе. Командир эскадрильи капитан Сливиньский неожиданно проснулся от странного ощущения. Поезд стоял. Пока капитан пытался понять, что произошло, в дверь постучали.