— И как, вырастили?

— Вырастили. Молоком от другой лошади.

— Нет, мать пусть не умирает.

— Как же мне говорить, что мать не умерла, ведь всё то лето я кормил осиротевшего жеребёнка молоком от других лошадей.

— Сказать, как было?

— Скажи.

— Пастушок поднялся на вершину холма и вовремя заметил волка.

— Пастушок поднялся на вершину холма поздно, когда нельзя было уже помочь.

— А почему она умерла? Лошадь.

— Когда старый пастух и маленький пастушонок сидели рядом с телом мёртвой красной лошади, старый пастух сказал маленькому пастушку, что сердце у лошади разорвалось от страха за своего жеребёнка и ещё — от ярости и отвращения.

— Отвращения к волку?

— Да, к волку.

— Я хочу, чтобы собаки задушили волка.

— Нет, я не могу тебе сказать, что собаки задушили волка, потому что наш чёрномордый волкодав Топуш проглотил волчью шерсть и сам чуть-чуть не сдох.

— Маленький пастушок был ты?

— Я, и лошадь была наша, а жеребёнок был жеребёнком нашей лошади. А теперь жеребёнок вырос и привязан на зелёной долине.

— А свою мать он помнит?

— Может быть, и помнит, потому что у лошадей есть память.

— Ну, тогда расскажи всё сначала.

— Молния с сухим треском ударилась о скалу, была отброшена в сторону и ушла в зелёную землю. Серая скала была крепкая, молнии едва удалось оторвать от неё две-три крупицы камня. Соседний дуб, правда, немножечко испугался, потому что молнии обычно попадают в дуб и сжигают его. Немножко испугался дуб и очень испугался длинноногий, весь в звёздочках маленький жеребёнок… так испугался, что побежал к матери, но от страха он ничего не видел и потому бежал не к матери, а вовсе в противоположную сторону, и старая красная лошадь мягким ржанием позвала его к себе…