– Ойбай, потише, шагом, шагом… – застонал Есеней, они с места пустили коней вскачь.
А шагом – значило самим попасть в плен, Мусреп крикнул:
– Скачи, Бекентай! Не останавливайся! Скачи! Отступавшие сарбазы заметили, что Есеней покидает поле боя с самыми опасными для них батырами, и приободрились, начали охватывать их кольцом, а часть – настигала сзади.
Дело могло кончиться плохо, но тут, на счастье, подоспела казачья сотня, из Стапа. Казаки рассыпались цепью, некоторые из них держали наизготовку пики, солнечные лучи плавили обнаженные шашки… Сарбазы, почти настигшие Есенея и его батыров, стали благоразумно отставать, но напоследок еще просвистело в воздухе несколько прощальных стрел. И одна из них нашла Артыкбай-батыра, который по-прежнему скакал позади всех, поразила прямо в крестец…
Останавливаться, совершать обряд ушыктау – было не до этого… На ходу он своей рукой выдернул стрелу, швырнул на землю – и продолжал горячить коня, не замечая боли. Он и слова не сказал, что ранен, пока не встретились с казаками. Даже – как ни в чем не бывало – по-русски поздоровался с сотником: «Дырасти…» И только теперь, когда Есеней и все они находились в безопасности, повалился с седла.
Есенея и Артыкбая на верблюжьих вьючных седлах отвезли в Стап, положили в военный госпиталь. Есеней через месяц вернулся домой – верхом. А Артыкбай-батыра не отпускали шесть месяцев и в аул повезли на санях. С тех пор и навсегда обе ноги у него стали безжизненными – даже с посторонней помощью он шага ступить не мог. Люди говорили, если бы он не сам выдернул стрелу и не швырнул бы ее в степь, если бы той же стрелой его товарищи совершили обряд изгнания боли – ушыктау, то и не потерял бы ног. Ведь Есенея сперва тоже ранило, но для него все закончилось благополучно…
Есеней в тот месяц неподвижно лежал в госпитале, но не бездействовал. Были у него тайные замыслы, которые, казалось, близки к осуществлению теперь, после того, как он долго не признавал Кенесары, упорно сопротивлялся ему и в конце концов заставил уйти. Кенесары понял, что казачьи сотни поддержат керей-уаков против него, и больше не тревожил не покорившиеся ему аулы. Он откочевал на юг, держа путь к предгорьям Алатау.
Все это ставил Есеней себе в заслугу и думал, как лучше использовать свои преимущества. Не случайно ездил он тогда и к ага-султану, заранее зная, что Чингис ничего не захочет предпринять против родича… Отпрыски ханов не могут не мечтать о ханстве. Чингис Валиханов не выстудил против Кенесары, позволил тому длительно грабить округ, тем самым допустил раскол среди казахских племен и предал интересы русского правительства… Если эти мысли внушить губернатору Сибири, они станут жечь его, как жжет расплавленный свинец!..
Чингис не зря опасался – у Есенея действительно есть такой человек, для которого уши губернатора всегда открыты. Не посторонний человек – тот самый нагаши,[19] брат, Турлыбек Кошен-улы, видный чиновник, советник губернатора по делам всех шести казахских округов.
Есеней, чтобы не терять времени, послал за Турлыбеком, и тот приехал в Стап. Рана у Есенея не заживала, гноилась, и, мучимый болью, он встретил родственника раздраженно:
– Для чего, спрашивается, ты околачиваешься там, у себя в Омске? Сколько можно терпеть, чтобы ублюдки-торе сидели на нашей шее? Неужели у вас до сих пор не поняли, кто такой – Чингис? Что он оказал большую помощь Кенесары – тем, что отказался помочь мне, не выступил против него.
Турлыбек почтительно ответил:
– Есеке… Такое мнение все больше укрепляется в канцелярии губернатора… Однако…
– Однако не осмеливаются его тронуть, это ты хочешь сказать? – перебил он. – Без тебя знаю! Тогда хоть мне развяжите руки. За пять суток я доставлю его к вам в Омск, связанным, он и рукой пошевелить не сможет!
Выпускник Омской семинарии, человек городской уже не только по одежде – черная тройка, жестко накрахмаленный стоячий воротничок, – Турлыбек, в отличие от степного упрямца и гордеца Есенея, был вертким, как хороший пристяжной конь… Он и сам знал, чего стоит Чингис, он хотел помочь двоюродному брату, которому был многим обязан, но кое-что и для него оказывалось непосильным.
В омской обстановке он разбирался до тонкостей. Он знал: с тех пор, как перестало существовать ханство и были созданы округа, возглавляемые ага-султанами, первым серьезным испытанием для губернатора был мятеж Кенесары. Турлыбек не скрывал отрицательного отношения к Кенесары, настаивал – было время – на решительных действиях, но поддержки не встретил. Некоторые высшие чиновники искренне считали простых казахов коварными дикарями, на которых надеяться нельзя, и потому не решались раз и навсегда покончить с привилегиями ханского рода, лишить его всяких надежд на возврат прошлого.
Турлыбек понимал и другое: Кенесары хотел воспользоваться недовольством простых казахов, заставить их провозгласить себя ханом. А Есеней, беспомощно лежа сейчас на животе и отчитывая его, надеется использовать отказ Чингиса выступить против Кенесары, чтобы самому достичь титула ага-султана.
Он знал больше. Чтобы обезопасить себя от соперника, Чингис на предстоящих выборах намерен Есенея сместить, избрать другого бия, более покладистого и уживчивого. Другого, несмотря на победу Есенея над Кенесары. Несмотря на то, что доводы о двуличности и коварстве самого Чингиса бесспорно справедливы… К сожалению, помешать будет трудно. Чингис у губернатора пользуется неизменным уважением. Тот, посмеиваясь, приводит цитату из Шекспира, прямо про Чингиса сказано – ночи проводит в попойках, а потом весь день отлеживается в постели… Пожалуй, другого ага-султана ему и не надо!
И помощник Чингиса майор Бергсен жаловался на него, присылал донесения, что в ставку к ага-султану наведываются посланцы Кенесары, с наступлением темноты они подолгу беседуют далеко за аулом, обмениваются ценными подарками, доказывающими взаимное уважение, понимание. Но сомнения, недовольство, прямые даже улики – все рассеивается в прах, разбивается о твердую скалу. И поколебать ее, не говоря о том, чтобы разрушить, Турлыбеку не под силу. В конечном счете, надо полагать, верх одержит Чингис. А Есеней будет повергнут, должности бия он лишится. Не говоря уже о том, что не быть ему ага-султаном, – человек степной, неискушенный, человек другого круга…
Но с Есенеем Турлыбек всем этим не делился – считал, ни к чему. А тот, по-прежнему ничком, опираясь подбородком о мощную руку, продолжал густым властным басом свое:
– Для чего же я учил тебя?.. Мог бы найти другого сироту и его послать в Омск! Покажи, что не зря! Чингис на краю пропасти, его надо немного подтолкнуть. Я знаю, знаю, как это сделать, но вот – вынужден валяться тут и даже головы не могу поднять! А то бы – от одного моего удара рухнул шанрак[20] Чингиса!
Есеней в запале мог решиться и на это. В конце концов и казаки из Стапа помогли бы… Для них все считается – «ордой»! «Бари бир», – говорят они. Что Кенесары, что Чингис… И это хорошо понимал Турлыбек. Он решил – постараться утихомирить страсти, сохранить и Есенея, и Чингиса. Ведь если они рассорятся в открытую, покоя в округе не будет, хоть Кенесары, кажется, и не намерен возвращаться.
Турлыбек рассудительно сказал:
– Есеке, время сейчас и в самом деле благоприятное. В Омске высоко ценят вас. Они считают, что вы – вы, а не Чингис, удержали Аманкарагайский округ, не дали примкнуть к мятежу. Я на днях был у генерал-губернатора, получал разрешение на поевдку к вам. Он просил передать большой привет Есенею Естемесову… Еще сказал, не забудет ваших заслуг и раздумывает, какие почести воздать бию Есенею…
При этом известии Есеней заметно повеселел и заговорил спокойнее:
– В Пограничной комиссия оставь рапорт от моего имени. Подробно, не скупясь на слова, опиши мои трехлетние схватки с Кенесары. Подчеркни – я создал ему безвыходное положение, и он вынужден был уйти. Я изгнал его. Зимовать ему придется в Бетпак-Дале, он больше не соберется с силами, чтобы вернуться сюда! Он – как его отец… Касьш был наемным холопом у хана Хивы и десять лет воевал с русскими. Этот идет по дороге отца и дальше будет идти… – Есеней помолчал и, уверенный, что Турлыбек многим ему обязан и постарается в точности исполнить его волю, продолжал: – Больше ничего не буду… Ты сам знаешь, что надо, что лучше сказать губернатору. Для меня будет достаточно – самая лучшая для меня почесть, если ты на этот раз свалишь Чингиса!