Получив задание подготовить статью или доклад, Яков Маркович метал ИКРУ, то есть вынимал из коробки мысли на нужную тему, освежал номера съездов партии и, если приходилось, с большой неохотой вставлял пример, взятый из жизни по телефону. Авторские права Я.М. Раппопорта не зарегистрированы, и использовать его метод и материалы без ссылки на источник разрешается всем.

Однажды за ним прислали машину. Идеологическое совещание в Колонном зале, посвященное работе с молодежью, уже начиналось, а часть докладов предложили срочно заменить. И все же сперва он разыскал буфет. А зал сидел и ждал. Но буфет, оказалось, был закрыт. Тавров вошел в комнату отдыха президиума, положил портфель поближе к себе (на всякий случай, чтобы его не увели), вынул коробку со своей ИКРОЙ и, выяснив тему совещания, стал диктовать машинистке вступительное слово председателя. Тавров закончил – председатель начал. Дальше пошло гладко: чей текст он заканчивал, тот оратор просил слова и громоздился на трибуну.

В конце совещания приехал почетный гость Гагарин. Ему уже пришлось выступать на двух других митингах, и он задержался. Яков Маркович устал не меньше Гагарина, но пока зал, стоя, аплодисментами встречал жизнерадостного космонавта, увешанного орденами всех стран от органа говорения до органа размножения, Раппопорт успел продиктовать первую страницу: «От имени моих товарищей летчиков-космонавтов и от себя лично… Как сейчас, помню свой первый полет в космос… Орлята учатся летать…» Эту страничку дежурный с красной повязкой отнес Гагарину, и, пока тот читал ее с трибуны, Раппопорт диктовал вторую, но не успел. Гагарин договорил раньше и поглядел на президиум. В зале захлопали.

Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Тяжельников лично вышел в кулуары, чтобы выяснить в чем дело. Он остановился возле Раппопорта, бубнившего что-то машинистке, и с интересом наблюдал за процессом.

– Запарка? – спросил Тяжельников.

– Не мешайте, – отогнал его Яков Маркович. – Идите в президиум!…

– Хорошо, хорошо! – смутился тот и вернулся обратно.

Зал продолжал хлопать до тех пор, пока дежурный не принес Гагарину вторую страницу. «Сейчас, когда наша партия и весь советский народ…» Зал, так сказать, затаил дыхание. Раппопорт в это время лихорадочно диктовал третью. «Вы сегодня, наверное, прослушали много интересного и полезного, но устали. Поэтому разрешите мне быть кратким… Желаю вам…»

После заседания, бурча под нос ругательства, он собирал в портфель копии продиктованных выступлений (они пригодятся для ИКРЫ). У злости его была причина. Распоряжением сверху буфеты и киоски с дефицитными вещами на совещаниях закрыли, поскольку никто не хотел сидеть в зале, а все толпились у прилавков. На дефицит участникам стали выдавать талоны для получения товаров после митинга. Тавров участником совещаний не был, и талоны ему не полагались.

Мимо него прошел Гагарин, остановился, вернулся.

– Это ты писал мне выступление?

– Ну, я.

– Главное, хорошо, когда коротко. Раз-два – и уже аплодисменты.

– Будет коротко, когда в буфете ни хера! – Яков Маркович думал о своем.

– Да ну?! Пойдем-ка со мной!

Гагарин провел и усадил Раппопорта рядом с собой за банкетный стол. И сам налил ему по первой. Вокруг восседал весь бывший президиум. Тосты произносили по субординации. Раппопорт со всеми чокался и вставал, когда все вставали, но сам не пил. Желудок его был в лагерях доведен до отчаянного состояния. Если бы не Ася, которая каждое утро варила ему отвар из овсяной каши и на ночь жидкий кисель, Яков Маркович со своей блуждающей язвой желудка, холециститом, вечными запорами и таким геморроем, который не дай Бог во сне увидеть, не вылезал бы из больниц.

– А чтобы у нас лечиться, – говаривал он, – это надо иметь железное здоровье.

Многие цитируют теперь эту мудрость, не зная, что автор ее не кто иной, как сам Тавров. К счастью, все за длинным столом, обильно уставленным вкусной снедью, пили хорошо, и на Величайшего Трезвенника нашей эпохи никто не обращал внимания. Стараясь по мере возможности избегать острого, он мог всласть поесть дефицитных продуктов, которых не завезли в буфет. Но у космонавта, прошедшего специальный отбор и предполетную подготовку, глаз оказался острее, чем Яков Маркович предполагал.

– Ты что же – не пьешь? – спросил Гагарин, обняв его за плечи. – Сейчас выпьешь до дна. Установка сверху, понял?

Он встал, случайно икнул, рукой успокоив говорящих, произнес:

– Товарищи! Разрешите предложить тост за самого скромного человека, сидящего за нашим столом. Мы его не знаем, а он нас знает: он всем нам писал выступления. Это… Как тебя?

– Тавров, – буркнул Раппопорт.

– За нашего товарища Таврова! Ура!

– Без бумажки можешь? – удивился Яков Маркович.

– А ты что думал? Может, я прикидываюсь. Ну, пей, как договорились, до дна!…

В тот вечер, благодаря Гагарину, Якову Марковичу стало легко и весело. Как правильно делают люди, что пьют! А то дожил до абсолютной седины, и это счастье пролетело мимо. Все стали разъезжаться. Персональная машина не ждала только Таврова. Его, поддерживая под руки, вывел на улицу Гагарин. Таксисты сразу его узнали. Машины ринулись вперед, на ходу распахивались дверцы. Первому же шоферу Гагарин сказал:

– Слушай, друг! Довези этого космонавта до дому. Он немного перебрал. Держи-ка вот!…

И Гагарин протянул шоферу смятую пятерку. Сам он тоже был в послеполетном состоянии.

– Эх, Тавров, Тавров!… – мечтательно произнес он, трижды целуя Якова Марковича, – послать бы тебя ко мне на родину, в село Клушино, Гжатского района, то есть теперь Гагаринского.

– За что?

– Из тебя получился бы хороший председатель колхоза: ты не умеешь пить, но умеешь брать людей за жабры.

– Хорошо, что ты не Хрущев, Юрочка, а то бы послали!

– Ну, прощай, Тавров! – Гагарин снова обнял Раппопорта и поцеловал. – Ты меня уважаешь? Вот тебе, друг, на память!

Он сорвал с груди, положил что-то в лапу Раппопорту и сам закрыл его пальцы. В полутьме Яков Маркович поднес ладонь к глазам.

– Это же орден Ленина! – испугался он, ибо уже отсидел один раз за ордена. – Ты спятил!

– Держи, держи! У меня этого хлама в коробках по сто штук каждого. Не веришь? Приезжай в Звездный городок, пропуск выпишу, покажу… Как куда еду, толпа обнимает, радуется. После смотрю – орденов не хватает… Так мне по решению Верховного Совета наделали фальшивых. Оторвут – Валька, жена, новые мелом надраит да навинчивает.

– А иностранные?

– И иностранные наделали – медь да стекляшки. А ты что думал? Алмазы?… Ну, бывай!

В этот момент Якову Марковичу не жалко было отдать Гагарину свою настоящую медаль. Но правительственных наград, которые Раппопорт указывал в анкетах, он не имел: обе медали были отобраны при втором аресте вместе с фашистскими крестами.

Ася Исааковна услышала странный шорох. Ее муж сидел на ступеньке с орденом Ленина на груди и скреб ногтями стенку. До кровати больная Ася донесла его на себе. Очень умная, очень некрасивая, толстая и добрая Ася была единственным человеком на земле, преданным Якову. Она сгорела за полтора года от рака молочной железы. Операция, которую сделали поздно (Ася боялась сказать, что у нее опухоль), не только не помогла, но ускорила исход.

После ее смерти Яков Маркович незаметно для себя опустился. Он все реже стирал рубашки, а брюки не гладил вообще. Пуговицы ему пришивали женщины в машбюро, а носки он не снимал до дыр и тогда покупал новые, переодевая их под столом на работе.

Но однажды он в магазине спросил меховую шапку. Старая шапка села и не лезла на его большую голову, а в кепке было холодно. Шапок в магазине, конечно, не было, но завезли импортные английские шляпы больших неходовых размеров; Яков Маркович встал в очередь и купил, потому что все брали. Он не подозревал, чем это кончится. «Трудовая правда» широко обсуждала новую шляпу Таврова. К нему заходили, щупали, просили надеть и пройтись. Серая шляпа с черной лентой была предназначена в Англии для траурных случаев, но в Москве все были в восторге.