— Ну и что? — преспокойно спросила библиотекарша. — Это вовсе не значит, что можно безобразничать в читальном зале. Смейтесь, пожалуйста, про себя.

Иначе я вас просто выведу отсюда.

— Не дают развернуться молодому организму, — вздохнул добрый лысый дядя.

А я продолжал читать про шахматный турнир. Я, честно говоря, не очень-то понимал, как это можно «хохотать про себя». Но все же старался: зажимал рот рукой, фыркал то в рукав, то в носовой платок, а то прямо в книжку.

Глава о турнире с каждой строчкой становилась все смешнее. Когда, наконец,

«великий комбинатор» проиграл двадцать девять партий из тридцати возможных, мне очень захотелось прочитать эту главу Витьке Бородкину. «Ходит сейчас один по вестибюлю, читает объявления, — с жалостью подумал я. — Небось уж все их наизусть выучил!» Витька хоть и был нытиком, но мы с ним все-таки родились в одном доме, «дружили, как говорила мама, буквально с пеленок» и всю жизнь за одной партой сидели.

Да и вообще я очень любил пересказывать своим приятелям и папе с мамой фильмы, которые мне нравились, и книжки любил перечитывать вслух. Читая, я все время предупреждал:

«Ох, сейчас страшно будет!.. Ох, сейчас смешно будет!..» И если мои слушатели и правда волновались или смеялись, я получал огромное удовольствие. Мама говорила, что это «непроизводительная трата времени»:

«Лучше бы сам что-нибудь новенькое почитал». А папа не соглашался с мамой и говорил, что в моем характере понемножку «торжествует общественное начало».

В общем, мне очень захотелось почитать Витьке главу из «Двенадцати стульев». Но как это сделать? Как вынести книгу в вестибюль?

План созрел довольно быстро: засуну «Двенадцать стульев» в штаны, под ремень, и выйду, как будто для того, чтобы попить газированной воды. Пить мне и правда хотелось. Все было просто. Но как только я начинал засовывать эти «Двенадцать стульев» под ремень, лысый дядя поднимал на меня свои добрые глаза, а мне приходилось нежно прижимать книжку к груди, как это делала старая библиотекарша. Лысый дядя умилялся чуть не до слез:

— Ах, до чего наша молодежь любит литературу! Когда же наконец он углубился в свой старый журнал и на несколько минут оставил меня в покое, оказалось, что надо расстегнуть пояс, потому что «Двенадцать стульев» в брюки не лезут. Для маскировки я вытащил рубашку из брюк — и тут добрый дядя вновь с любовью взглянул на меня. Заметив некоторое изменение в моем туалете, он очень удивился.

— Как-то жарко, знаете. Душно… — объявил я и стал обмахиваться краем рубашки, вытащенной из брюк.

— Температура вполне терпимая. И даже прохладно, я бы сказал. Но, может быть, вам не по себе, молодой человек?

Добрый дядя перегнулся через стол и схватил меня за кисть руки. Но пульс у меня оказался абсолютно нормальным.

— Да нет, ерунда, — тихонько вырывался я. — Сейчас все пройдет.

— Не говорите так, не говорите. Сердце — очень загадочный механизм. От него можно ждать всяких сюрпризов и неожиданностей. Вот я — врач, а и то не поручусь за свой двигатель внутреннего сгорания. — Он похлопал себя по груди. — Так что понюхайте немного нашатыря.

Он достал из потайного кармашка брюк маленький пузырек и, перегнувшись через стол, поднес его к моему носу. Пузырек был вонючий, но пришлось нюхать.

Два раза чихнув, я почувствовал заметное облегчение, заправил рубашку обратно в брюки, а добрый дядя посоветовал мне:

— Если еще когда-нибудь почувствуете духоту, охлаждайте прежде всего голову, а не живот. И дышите поглубже. Я обещал всегда действовать именно таким образом. Еще некоторое время добрый дядя ворчал по поводу излишней перегрузки учащихся домашними заданиями, огорчался, что я так рано испортил свое зрение и уже вынужден носить очки. Но вот наконец он взглянул на часы, сказал: «Мне пора!» — и направился к выходу.

Теперь уж ничто не могло помешать мне. Я запихнул книжку в брюки, под пояс, и тоже пошел к двери. Я старался идти как можно уверенней, но шаг у меня получался каким-то напряженным, деревянным. «Двенадцать стульев» неприятно щекотали живот и все время грозили вывалиться наружу.

Увидев меня, старая библиотекарша привстала и наклонилась над столиком:

— Вы куда же собрались, молодой человек?

Согласно паспорту я за один день постарел сразу на три года, но никогда еще мне так часто не напоминали о моей молодости: все — и милиционер, и добрый дядя, и старая библиотекарша — назвали меня «молодым человеком». А раньше меня называли просто мальчиком, без всякой добавки «молодой».

— Попить что-то захотелось, — объяснил я библиотекарше.

— Попить? Так у нас ведь графин на каждом столе.

— Ах, графин? А я что-то не заметил… Мне, знаете, газированной воды захотелось. С сиропом…

— А книжку вы в читальном зале оставили?

Я хотел было сказать: «Да, конечно, оставил!», но сама книга не дала мне соврать — она вдруг стремительно нырнула в левую штанину моих брюк. Я вскрикнул, согнул ногу в колене, как аист, и схватился за штанину.

Разговаривали мы все время шепотом, а вскрикнул я полным голосом, так что библиотекарша от неожиданности вздрогнула и схватилась за край стола. Так мы оба и вцепились руками: я — в штанину, а она — в стол.

— Что с вами, молодой человек?

— Судорога ногу свела…

— Судорога? Странно! А почему у вас брючина так раздулась?

— Опухоль. Нога, что ли, опухла…

— А вот я вам сейчас разотру ногу — и судорога пройдет. — Библиотекарша подошла ко мне. — Да вы не стесняйтесь: у меня уж внуки такие, как вы.

— Не трогайте! Не трогайте мою ногу, — зашептал я. — Там воспаление…

— Воспаление хитрости, как говорит моя маленькая внучка. — С этими словами библиотекарша вытащила книгу из моей левой штанины и потрясла ею в воздухе.

— Вы хотели похитить книгу, источник знаний?! — воскликнула она.

— Я не хотел похитить… Я только Витьке показать… Вынести на минутку — и сразу обратно…

— Сейчас вот занесу вашу фамилию в наш «черный список врагов книги» — и больше сюда но показывайтесь. На порог вас не пустим!..

Она достала из ящика мою темно-зеленую книжечку, переписала все данные о бедном Диме в свой «черный список» и буквально швырнула паспорт на край стола.

А я молча взял его и поплелся вниз…

Витька все еще петлял по вестибюлю. Заметив меня, он испугался:

— Что случилось, а?

— Молчи, Нытик несчастный! Все из-за тебя… Из-за тебя нашего Диму больше никогда не пустят в читальню. Никогда!.. И он умрет необразованным человеком! Понял?

В очереди у кассы я оказался самым первым — так что мог даже опираться на маленький деревянный подоконничек. Само стеклянное окошко было еще закрыто, сквозь щелку пробивался желтый электрический свет, и было слышно, как кассирша штампует билеты.

С другой стороны на деревянный подоконничек опирался еще и милиционер, следивший за порядком. Он был не похож на того милиционера, который переписал в растрепанный блокнот мой «адресочек»: этот был гораздо нарядней — весь какой-то начищенный и выглаженный.

Милиционер был очень вежлив и внимателен к людям, стоявшим в очереди за моей спиной.

— Очень прошу вас, товарищи, прижмитесь к стене. Вам же удобнее будет: никто не заденет, не толканет (он именно так и сказал — «не толканет»). И не волнуйте себя, пожалуйста. Билетов много, всем достанется.

Но я уже давно заметил, что даже самые воспитанные и вежливые люди как-то недоверчиво относятся к нам, к мальчишкам. Словно мы обязательно должны сделать что-нибудь плохое.

— Чего ты здесь разлегся? — совсем другим голосом, будто в нем сидело два разных человека, сказал мне милиционер. — Все равно билетов не получишь.

Услышав эти слова, Витька, прятавшийся где-то в уголке возле автомата, очень обрадовался и даже глупо заулыбался: вот, дескать, ничего у тебя не получится. Сейчас вместе домой пойдем!

Я поверх маминых очков взглянул на милиционера, потом с презрением — на Витьку, вынул из бокового кармана Димин паспорт и помахал им в воздухе.