Кулипаныч, сипло дыша в спину Егору и Яшке, успевал поучать на ходу:

– Бить надо по усам, они от этого шалеют. А если какой кинется, подсекай ему ноги и гарпуном по шее! Головенка-то на честном слове держится! Да один на один не лезь, держись бригады…

Выскочив на пологое всхолмье, бугристым валом заслонявшее линию горизонта, дозорные остановились и беспокойно зашевелили усами. Муравьи-стражники сейчас же вклинились в людскую колонну, на ходу разворачивая ее в цепь.

Армия каторжников взбежала на песчаный вал и оказалась на краю широкого лога, рассекающего степь надвое – вероятно, русла пересохшей реки. По отлогому противоположному склону беспорядочно сновали черные фигурки муравьев.

– Никак догнали, братцы!

– Ну, Господи, благослови!

Ощетинившись гарпунами и слегами, строй ринулся в атаку, увлекая за собой песчаные лавины.

– Ур-ра! – нестройно прокатилось по цепи.

Противоположный склон вдруг откликнулся звонким эхом. Вражеские муравьи, как по команде, разбежались в стороны, а над обрывом всколыхнулась густая поросль копий.

– Ур-ра! – донеслось оттуда, и навстречу каторжникам обрушился поток таких же оборванных людей, подгоняемых жвалами солдат.

Обе волны неудержимо катились вниз, не в силах задержаться на зыбких склонах.

– Стой! Стой! – отчаянно закричал Шабалин.

Обогнав цепь, он первым оказался на дне русла и заметался в стремительно сужающемся пространстве между армиями.

– Отставить, мать вашу! Куда?! – он перехватил слепо размахивающего дрыном Блошку и отшвырнул его назад, под ноги катящейся толпе.

Крики утихли. Обе армии, тяжело дыша, остановились, разделяемые узкой глинистой полосой на дне русла.

– С ума посходили! – произнес Шабалин, переводя дух. – С кем воевать собрались?

– А чего ж они? – злобно крикнули в толпе. – Сколько наших порезали! За такое убить мало!

– Заткнись, Меченый! – прапорщик поднял руку, требуя тишины. – Сперва разобраться надо.

– Чего там разбираться! – упрямо скривилось лицо со шрамом. – Они воду унесли – не разбирались!

– Подавиться бы вам той водой! – раздалось во встречной цепи. – Кто наших тлей передушил?!

Вражеская цепь угрожающе загудела. Кулипаныч повернулся к Шабалину.

– Командуй, старшой, щас мы им живо наваляем! Шабалин угрюмо покачал головой.

– Остынь, старик. Не терпится кровь пролить за родной муравейник?

– Да я ее с четырнадцатого года лью и не знаю, за что!

– Чего ждете?! – забился Блошка, вырываясь из удерживающих его рук. – Они Макарку зарезали! И вас всех перебьют!

– Не бреши ты, сморчок! – донесся со стороны противника голос, показавшийся Егору неожиданно знакомым. – По соплям получишь за клевету!

Яшка вдруг встрепенулся.

– Прокопенко! Ты, что ли? – крикнул он, вытягивая шею.

– Ох, мать моя! – из вражеских рядов, толкаясь, полез красноармеец в разодранной гимнастерке. – Здорово, командир!

– Как же ты, сукин кот, среди этой сволочи оказался?! – негодовал Косенков. – Ты же из нашего муравейника!

– А хрен его знает, Яков Филимоныч! Тут много таких! Какой-то штаб-ротмистр нас на бабу променял!

За спиной Прокопенко произошло шевеление, и к нему присоединились еще несколько красноармейцев.

Яшка, подсмыкнув обкусанные галифе, строго направился к ним.

– Это как же понимать, товарищи бойцы?! – раскатился его гневный голос, ударяя в высокие берега. – Вы на кого наступаете? На своего же боевого командира наступаете! С бандитами снюхались? Людей по баракам режете? Последние трудовые горшки отымаете!

– Зря ты так, Яков Филимоныч, – насупился Прокопенко. – Не резали мы никого. Нас только что из лагеря пригнали.

– Ишь ты, как ловко устроился! – Косенков хлопнул себя по ляжкам. – Пригнали его! Ты командир отделения или скотина подъяремная? Человеческое разумение у тебя должно быть аль нет?

Он отодвинул понурившегося Прокопенко, прошел между красноармейцами и, уперев руки в бока, остановился перед строем противника.

– Я ведь ко всем обращаюсь, господа хорошие! Привыкли чужим умом жить? За генералами на чужбину полетели, а они вас – в каторгу! Теперь что же, муравьями прикрываетесь? Новых хозяев нашли? А эти самые муравьи… вот прапорщик не даст соврать, – он ткнул большим пальцем через плечо, – только что пустили в расход без малого сотню душ вашего же брата-каторжника. И с вами то же будет! Толпа загомонила.

– Как это так – в расход? За что?

– А ты не врешь, комиссар?

– Я вру?! – прогремел Косенков. – А ты вон у Блошки спроси, где его брательник единоутробный! – он повернулся к своим. – Где Иван да Семен, да Василий с Николаем? Боевые наши дружки, с которыми вместе не одного жука добыли, муравьиного льва за гриву дергали, последним куском делились! – Яшка голодно сглотнул. – Где они, я вас спрашиваю! Лежат верные наши товарищи на сырой земле, далеко разбросав руки да ноги, а кто и головы…

Яшка скорбно понурился, одним глазом из-под нахмуренной брови следя за настроением масс.

– Это верно, – вздохнул кто-то. – Сами как тли живем, а за чужие яйца воюем…

– Хлеба с двадцатого года не видали!

– Думаешь, нам легче? – откликнулся Кулипаныч. – Эвона я последнюю рубаху на охоте изорвал! Кто мне новую выдаст?

– Что рубаха? – подхватили в рядах противника. – Табачку бы хоть на затяжку! Мху, и того покурить не дают, все огня боятся!

– Табачку бы, табачку! – сладким стоном пронеслось по обеим армиям.

Яшка поднял голову.

– Знаю, кончится народное терпение! – голос его возвысился, покрывая общий ропот. – А ну, ребята, вали все сюда, на митинг! Резолюцию принимать будем! Долой войну! Братайся!

Противостоящие цепи дрогнули, рассыпаясь. Каторжники с обеих сторон потянулись к Яшке, бросая оружие и смешивая ряды.

– За что я вас, большевиков, ценю, – сказал, подходя, Шабалин, – так это за ораторский талант. Вроде наврал с три короба, а пронял до самых печенок, будто отец родной!

– Классовое учение всесильно, – назидательно сказал Косенков, – потому что оно верно.

– Немедленно прекратить наступление! – кричал полковник Лернер, перегнувшись через стол и комкая побелевшими пальцами некстати подвернувшиеся под руку наряды на крупу. – Вы слышите, штабс-капитан? Немедленно!