– Бабца, походу, в ауте, – ответствовал Олег. – Малая еще не приходила, хотя обычно в девять как штык. Где лазит – неясно.

– А ты?

– Натрындел, что назначил ей свидание. Что, типа, родители напрягли на поручение. Типа родственник-инвалид, ля-ля тополя, и я из-за этого опоздал, а Таты уже не было. Что сам волнуюсь. Попросил, чтобы позвонила, когда что-нибудь выяснится. Ну и все такое.

– А она?

– Сказала, будет звонить в милицию.

– Типа эти помогут… – презрительно процедила Анжела. С молоком матери она впитала растворенную в пролетарской среде ненависть к блюстителям закона – чувство сие имело в кругу этих бедных, многажды обманутых людей столько же эмоциональных оттенков, сколько в иных кругах приписывается чувству любовному.

Оба шустро зашагали к городу. Похолодало, причем как-то вдруг, рывком, будто на небе включили кондиционер. Но идти было приятно – ходьба согревала. А вот останавливаться не хотелось совсем, казалось, кто-то преследует, смотрит из темноты. Как в фильме про Холмса.

Взвесив свежие впечатления, Анжела пришла к выводу, что нисколько не хотела бы, чтобы Олег был ее парнем. Тормознутый он какой-то, беспонтовый. Видит же – девушка устала. Мог бы предложить… ну… понести ее на руках. Или отмочить что-нибудь прикольное. Рассказать… Продолжать мысль Анжела не стала – в голове как будто замерзло все, инеем покрылось.

Наконец добрались до трассы. Навстречу, обливая щурящуюся парочку дальним светом фар, несся «КамАЗ». За ним – две легковушки.

– Вышел ежик из тумана – кончилась марихуана, – продекламировала Анжела, приободрившись.

Тата проснулась. Но вовсе не от звенящего трубного звука, которым, рулада за руладой, пытался разбудить ее златокудрый ангел Страшного суда, подстрекаемый нашим братом. Но от звука человеческого голоса. Точнее, двух голосов. Мужских, далеких. Галлюцинация?

Чиркнула, еще раз чиркнула Тата последней спичкой.

Обросший сверху неопрятным лишайником низкий свод тоннеля осветился оранжевым сполохом и с привычной уже неторопливостью пополз на север.

Справа от Таты, как раз на высоте ее груди, начинался узкий коричневый желоб шириною в полметра.

Желоб шел вверх под значительным и никакого комфорта взбирающемуся не обещающим углом. Но главное было дальше: через пару метров желоб нырял в тоннельчик поменьше, вымощенный старинным красным кирпичом, и этот второй тоже шел вверх! Все эти дива Тата успела рассмотреть, пока пылал бумажный шар из скомканных страниц органайзера. Тата разложила карты.

«Что там, наверху, скажите!» Так горячо прижимала она к груди, к сарафанному кармашку, где лежал один-одинешенек я, свою руку, что я почувствовал, как пульсирует кровь в ее ладонях.

На сей раз обошлось без перебранок – пред Татины очи явилась самая умилительная пара нашего околотка, супруги с Десятки Кубков. Ведя за руки детей, они выступили из мрака и нежно обнялись, а на небесах засияла их ручная вполнеба радуга. Пока Тата разглядывала эту идиллию, дети, взявшись за руки, станцевали перед Татой свой варварский танец, громко восклицая и смеясь.

Увиденное обнадеживало.

Тате стоило многих трудов забраться на желоб. И еще больших – удержаться на его осклизлой, обросшей грибком поверхности. Карабкаться на четвереньках вверх было страшновато – некстати вспоминались синяки, набитые на горках, что громоздились космическими ракетами на детской площадке перед домом Татиных родителей. Сколько раз дошкольницей она пыталась забраться наверх беззаконно, снизу вверх, по нержавеющему горкиному языку! Сколько раз шлепалась, раздирая коленки! Если бы не далекие голоса, Тата никогда бы не отважилась. Сумка, которую она повесила на шею, перед тем как начать восхождение, мешала движению, волосы норовили сразу в рот…

Тата благополучно переползла с желоба в тоннельчик и уже на четвереньках, упираясь локтями в ледяные стены, добралась до самого конца лаза. Каково же было ее разочарование, когда она обнаружила, что листва, черная холодная листва поблекших боярышников, которая скрывала от нее близкие человеческие голоса, находится уже там, с той стороны, что лаз оканчивается узкой площадкой, отделенной от свободы прочной железной клетью решетки!

Тата подергала грязные прутья.

Решетка, конечно, не поддалась.

Ночной шум гипнотически подействовал на Тату. Она присела на корточки, а потом, когда затекли ноги, на попу. Она закрыла глаза.

«Кажется, она снова вот-вот заснет!» – скептически прогундосил Четверка Кубков (недаром некоторые гадальщики зовут его Владыкой Пессимизма!).

«На минуточку, всего на одну минуту!» – пообещала Тата, сладко зевая.

Звенел соловьями, шелестел дубами близкий летний парк. «Добро пожаловать в вечность!» – слышалось в плеске листвы. Тата улеглась, ничем уже не смущаясь, на каменный пол, вцепилась правой рукой в решетку и вновь задремала. Бояться, что люди, эти самые, с голосами, уйдут навсегда и она вновь останется один на один с немотствующей городской клоакой, у нее уже не было сил.

К счастью, речистые парковые незнакомцы не торопились.

Если бы Тата сумела крысой протиснуться в щель между прутьями и зоркой совой воспарить над укромной поляной, где на унесенной с аллеи парковой скамье сидели двое мужчин лет около тридцати, она бы увидела вот что.

На одном краю скамьи полулежал полный, коротко стриженный блондин с одутловатым начальственным лицом.

На другом краю, заложив ногу за ногу, курил высокий, щуплый шатен наружности самой что ни на есть интеллигентной, но без стигматов безденежья. Его узкое лицо с впалыми скулами было покрыто веснушками.

Между ними, на исписанных признаниями и чаяниями досках скамейки, сиял многодюймовым экраном ноутбук шикарной разновидности.

Крутился волчком, вихлял всеми своими окружностями и рассыпался на нем в прах, чтобы тотчас вновь собраться в прежнем образе, логотип фирмы, торгующей интернет-магазинами под ключ.

«Мы заставим их покупать!» – беззвучно пообещал ролик.

Экран, на который, впрочем, никто уже не смотрел, освещал лица и фигуры сидящих нереальным, но все же нестрашным светом. И по усталой удовлетворенности, которая сквозила в движениях обоих, даже сове стало бы ясно, что ужин, с его бифштексами бизнес-схем и вином прибыльных обещаний, уже съеден, грядут разве что десерт да сигары.