Андрей не успел еще раз испугаться. Когти соскользнули, тигр взревел и с глухим шлепком упал на траву. И тотчас вспыхнули круговые фары, поляна осветилась, и Андрей увидел мелькнувшую тень убегавшего зверя. Под полом тихо загудело, над головой начали медленно раскручиваться винты. Пульт управления ожил.

— Ура! — закричал Герка.

Зазеленел экран, и они увидели Цесевича.

— Андрюша! Все в порядке? Как вы там?

— В порядке, — отозвался Андрей неожиданно охрипшим голосом.

— Через полчаса будете здесь, — продолжал Цесевич. — Не сердись, что так получилось…

— Вы на станции?

— Да, я воспользовался вне-связью. Все хорошо, сынок. Ты можешь ответить на несколько вопросов?

— Сейчас?!

Андрей покорно и старательно ответил на совершенно бессмысленные вопросы («Почему электрон красный?» «Где зимуют пингвины?»). Он уже успокоился, только был немного сердит на учителя за этот спектакль. Машина летела низко над деревьями прямо на окружающее станцию зарево. Винтолет сел у домика технических служб, Андрей вывалился из кабины в объятия учителя и запутался в его бороде.

— Ух ты, Андрюха, — бормотал Цесевич, щекоча его жесткими волосами, — молодец ты какой…

Цесевич так и светился от счастья. Он перевел дух и сказал:

— Все, Андрей. Я говорил, что ты будешь гением. Ты умеешь то, чего, наверно, никто не умеет. А может, и не умел. Ты гений контакта, Андрей. Но… контакта во времени.

Странно, что Андрей мгновенно понял смысл этих слов. Как потом оказалось, сам Цесевич сначала не поверил решению. Это было причиной тяжелого душевного кризиса. Тесты Андрея вели к полубезумному выводу, и Цесевич нашел лишь один способ убедиться в своей правоте: поставить Андрея в такие условия, когда он не смог бы обойтись без своей подспудной гениальности. Припереть к стене, чтобы речь шла о жизни и смерти. Лишь дважды решился Цесевич на имитацию — была игра, но Андрей-то не подозревал об этом…

Андрей проснулся оттого, что кровать под ним провалилась, а потом вернулась, больно ударив его по затылку. Он открыл глаза и похолодел — рушились стены, прогибались балки потолка. Стремительное ощущение безотчетного ужаса — и Андрей «провалился».

Он стоял в небольшой комнате с высокими, уходящими в густую черноту стенами. Освещение, создаваемое свечами в прекрасных золотых канделябрах, почти не разгоняло мрака.

— …Вам не оправдаться, Леонардо! — говорил грузный, небрежно одетый, видимо, только вставший с постели мужчина. Он угрюмо глядел на Андрея — нет, на того, кого он назвал Леонардо и кто молчал не от смущения перед этим уверенным в своей власти правителем, а оттого, что был поражен вторжением в его мысли чужого, непреодолимого и страшного.

— Господин мой и друг, — сказал наконец Леонардо. — Я понимаю и разделяю вашу скорбь, но есть в природе силы, бороться с которыми человеку пока…

— Человеку не дано спорить с богом! — крикнул тот, кого Леонардо назвал своим господином и другом. — Не богохульствуйте, Леонардо! Вилла, которую вы для меня построили, обрушилась, и в том, видимо, воля господа. В соседних домах появились трещины, а ваша вилла… Как мне защитить вас, Леонардо? Я не могу ссориться с кардиналом, а тем более с папой. А они только и ищут повода, вы знаете… Не должен был, нет, не должен был я назначать вас своим архитектором. Мыслимо ли? Человек не может уметь все, а вы, Леонардо, в своей гордыне возомнили, что всемогущи. Будь вы только ваятелем, как Микеланджело, или живописцем, как Рафаэль, я нашел бы для вас заказы, но…

Повисло молчание, и Андрей почувствовал вдруг ненависть к этому толстому и трусливому, хотя и неглупому человеку, к этому Моро, правителю Миланскому. Сейчас он бросится на толстяка, вцепится ему в бороду — в нем клокотала ярость, которую Андрей не мог ни сравнить с чем-нибудь привычным, ни даже понять, и он испугался. Может, из-за этого, а может, по иной причине, но он вернулся в свой мир и увидел, что стоит босиком у своей кровати и нет никакого землетрясения, а, напротив, у окна мирно посапывает во сне Герка, свесив до пола правую ногу…

Отпечатался в памяти разговор с учителем, один из многих — им обоим хотелось нащупать суть проблемы. Они лежали на прохладном весеннем песке школьного пляжа, подставив солнцу спины.

— Я ведь нисколько не умнее Геры, — говорил Андрей. — У нас по всем предметам одинаковые результаты. А динамика интеллекта у него выше моей.

— Конечно, ты не умнее Геры. Но ведь и Ньютон в некотором отношении был не умнее какого-нибудь клерка. Я тебе объяснял.

— Знаю. Герка гениален в одном, я — в другом.

— Точно. И разница между вами в том, что ты свое призвание уже знаешь, а Гера — нет. У тебя совершенно уникальное призвание. Ты можешь вступать в мысленный контакт с людьми в других эпохах. И контакт этот не случаен! Когда над тобой рушились стены, ты ведь бросился искать спасения к Леонардо да Винчи — гениальному архитектору. И именно в тот день его жизни, когда обрушился построенный им дом… Ты еще и на сотую долю не научился управлять своим талантом. Ты относишься к нему как к бедствию. Кто скажет, как это у тебя получается? Как можно вообще мысленно бывать в прошлом? Я не представляю. И ты тоже. И никто. Как ты находишь в прошлом именно того человека, который нужен позарез? Я потратил три года, пока не понял твое призвание. А ты делаешь это без тестов, распознавая призвание людей в другом времени. В другом времени! Да еще шутя…

— Ничего себе шутя, — Андрей содрогнулся от воспоминаний.

— Это временное, — отмахнулся учитель. — Все развивается, и ты сам, и медицина. И все-таки насколько проще было бы для тебя, и для меня, и для всей моей методики, если бы ты оказался заурядным гениальным композитором. Или химиком.

— Да, — вздохнул Андрей, — не повезло мне с гениальностью.

Однажды, уже работая в Театре оперы, Андрей выкроил свободный от выступлений и репетиций день и отправился на Урал, к учителю. Цесевич сильно сдал, ему было почти сто лет, он не преподавал и жил в домике на берегу лесного озера.

— Солидно, — сказал Цесевич, оглядев Андрея. — Грудь колесом.

— Упражняюсь, — пояснил Андрей. — Нужно держать себя в форме. В иных вокальных симфониях приходится на одном дыхании петь минуты полторы.

— Терпеть не могу твой голос, — буркнул Цесевич. — Все равно, что Эйнштейн бросил бы физику и записался в ансамбль скрипачей.

Помолчали.

— Пойдем в дом, — вздохнул Цесевич. — Расскажи о себе. Женился?

— Нет, — ответил Андрей резче, чем хотел бы. Лена погибла год назад, и он еще не научился сдерживать эмоции. Цесевич посмотрел на него внимательно, и от этого взгляда, как в детстве, что-то оборвалось у Андрея внутри, и он, взрослый мужчина, известный всей планете певец, странно хрюкнул и готов был броситься учителю на шею и рассказывать взахлеб, вспоминая минуты счастья с Леной. С первой минуты их знакомства, когда Лена назвала свою профессию — подземная геология, ему представлялись рвущиеся переборки, грохот жидкого металла и магмы, заполняющей коридоры…

— Нет, — повторил Андрей и неожиданно понял, что Цесевич знает о Лене, как и вообще знает многое о нем, Андрее.

Они сидели на веранде, пили мелкими глотками белый напиток «Песня», приготовленный Цесевичем из выведенных им самим сортов винограда и яблок.

— Андрюша, — сказал учитель. — После того последнего испытания в школе, когда ты отправился к Леонардо…

— Ничего не было, — сказал Андрей, поняв, что хочет узнать Цесевич. — Да и желания у меня такого не возникало.

— Странный ты человек, Андрей. Имеешь задатки гения и не желаешь их развивать. Нужны тренировки, лучевые процедуры, сейчас есть прекрасные методы, я внимательно слежу за литературой. Поработав, ты сможешь связываться с любым гением любой эпохи без жутких стрессовых видений. Неужели ты воображаешь, что как вокалист достигнешь большего?