— Не вижу! Я ничего не вижу!

И он действительно больше не увидел Сфинкса, потому что за одну ночь рабы засыпали Сфинкса. Землю на том месте, где была голова нубийца, рабы утоптали… Сам я не видел, мне рассказал обо всем начальник дворцовой стражи, когда я ожидал в темнице решения Хафры. Мне грозила смерть, но Царь царей проявил милосердие… Я остался один. Тебя, Ментах, не было со мной ни тогда, ни после, когда объявили приговор, и меня сослали на соляные копи Каграта.

— Я бежал, — коротко сказал отшельник и, поскольку Минхотеп молчал, продолжал: — Хирам с мастерами полез на плечо Сфинкса. Я понял, что наши дни сочтены, и сделал тебе знак, Минхотеп. Ты не видел. Тогда я побежал. Никто не замечал меня. Все смотрели на меняющееся лицо Сфинкса.

Я ушел в пустыню. Бродил по ней, как шакал, в поисках пищи и воды. Несколько месяцев спустя вернулся в Меннефер. Узнал, что бывший царский скульптор Минхотеп сослан куда-то по решению суда жрецов. Из отдельных фраз, намеков, случайных слов я понял, что произошло в городе мертвых. Там было в тот день больше ста тысяч человек. Рабы, крестьяне, воины, жрецы. Почти все они погибли. Рабы — в Ливийской пустыне, куда их погна— ли, как стадо. Крестьян забили насмерть, сгноили в каменоломнях Турры. Такой была цена царского спокойствия. Хватали всех в слепом стремлении уничтожить любого, кто видел.

Я ушел из Меннефера. Скитался. В каждой деревне рассказывал легенды о фараоне, об искусстве, о Сфинксе. Рассказывал о тебе, Минхотеп. Некото— рые верили. Большинство — нет. Крепким было убеждение в непогрешимости фараона. Но все же, все же…

Шли годы. Я ослаб. Не мог больше скитаться. Но и жить с людьми не хо— тел. Подчиняться тому, кого осмеял? Пришел сюда. Лишь за пищей и водой хожу на запад, к Яро.

Я сделал, что мог, Минхотеп. Пойди в любое селение Дельты или Верхне— го Кемта. Везде ты сможешь услышать передаваемую шепотом легенду, как фараон пошел против воли Озириса, запретил празднества, унижал крестьян, осквернил землю города мертвых. И как Озирис велел показать всем лик то— го человека, которого называют Великим Домом. Ничье имя не будет назва— но, Никто не скажет о Сфинксе. Но все намеки будут понятны для каждого, кто захочет понять.

Единственная мысль терзала меня. Я думал, что предал тебя, Минхотеп. Был уверен, что ты погиб. И вот — ты жив! Сегодня, Минхотеп, я стал счастливым…

Ментах опустился на колени перед скульптором и провел ладонью по его лбу. Хатор не смог сдержать рыдания. Отшельник встал, дотронулся рукой до груди юноши:

— Ты знаешь теперь историю своего учителя. Назови его святотатцем.

— Нет! — Хатор отпрянул, но тут же, будто очнувшись, опустился на земляной пол пещеры и тихо добавил: — Не знаю,

— Хороший ответ, юноша, — одобрил Ментах. — Я тоже не знаю, хотя с той поры прошло много лет. Мы нарушили каноны — это грех. Мы ненавидели Царя царей — это грех. Но каноны придуманы жрецами. А Царь царей — ти— ран. Подумай, могли ли мы поступить иначе?

— Не знаю, — повторил Хатор.

— А твой друг и брат знает, — сказал Ментах. Только теперь Хатор уви— дел, что Сетеба нет в пещере.

— Бежал, — сказал Ментах, — и это хорошо. Было бы хуже, если бы он предал вас уже в Меннефере. — Помолчав, отшельник добавил: — Ты понял теперь, почему твой учитель идет в столицу?

— Суд, — пробормотал Хатор. — Суд над мертвым…

На шестидесятый день после смерти фараона все подступы к Меннеферу были забиты толпами людей, пришедших из Верхнего и Нижнего Кемта, из Си— ная и Ливийских владений. Люди жили под открытым небом, проводя дни в молениях, спорах, разговорах, драках, благочестии и разврате.

В заупокойном храме Хафры стоял саркофаг с мумией фараона. Круглые сутки не смолкали здесь стоны и вопли, приносились жертвы Озирису и Ану— бису, В царском дворце верховный сановник вместе с царицей Юрой и сы— ном-наследником Менкау-Ра обсуждали план погребальных шествий и корона— ции нового владыки.

В узкой и высокой келье храма Птаха смуглый юноша, преклонив колени перед жрецом Пахором, молил бога простить ему тяжкий грех. Это был Се— теб. Долгий переход совершенно истощил его, и только глаза голодно свер— кали из-под слипшихся на лбу волос.

Пахор слушал сбивчивый рассказ юноши с удивлением и затаенной ра— достью. Он знал, какие выгоды сулит ему поимка святотатца. Упустить слу— чай подняться на следующую ступень посвящения было бы глупо.

— Преступление твое, — пропел Пахор с фальшивой тоской в голосе, — это преступление чревозвездной Нут. Нелегко будет очистить твоего бо— жественного Ка от скверны.

— Я искуплю, искуплю! — твердил Сетеб, ползая у ног жреца.

Пахор поставил перед юношей кувшин с молоком, прикрытый лепешками. Сетеб набросился на еду. Он уже был уверен в том, что жрец вызволит его душу из пасти Амамат. Великий Дом — воплощение добра и справедливости. Верить в легенду о Сфинксе может только безумец или враг народа Кемта.

Когда Сетеб уснул, Пахор задул светильник и вышел из кельи.

Смеркалось, нужно было торопиться, скоро верховный жрец Иссахар отбу— дет в царский дворец, чтобы попасть к церемонии отхода наследника ко сну. Плотно запахнув плащ, жрец направился к ступеням главного входа. Четверо рабов пронесли перед храмом черные носилки, и Пахор вздрогнул: дурной знак — встретить носилки бальзамировщика. И чтобы отвести предз— наменование, незаметно плюнул на ладонь.

Медленно покачиваясь на плечах рослых рабов, носилки свернули в пере— улок, где, окруженный высоким забором, стоял дом знаменитого бальзами— ровщика Сархаддоиа. Заскрипели массивные петли ворот, и траурная процес— сия скрылась в затененной навесами глубине двора. Опустив носилки, рабы присели на корточки, но перед ними вырос могучий Сархаддон и велел уби— раться. Привычным движением бальзамировщик сдернул с носилок покрывало и усмехнулся. Минхотеп лежал неподвижно, глаза его были закрыты. Сархаддон хлопнул в ладоши. Из дома выбежали слуги, скульптора внесли в низкое ка— менное помещение, где в центре прямоугольной комнаты стоял большой, оби— тый медью стол. Рослый нубиец выкладывал на нем толстый слой веток, пе— ресыпая их рубленой соломой. Минхотепа уложили на стол. Все вышли, оста— лись только Сархаддон и Хатор. Минхотеп открыл глаза.

— Ну вот, — сказал он, слезая со стола, — разве можно верить сказкам о том, что стол бальзамировщика — это дверь в царство Озириса?

— Я заткнул бы рты моих мастеров тряпками, но это не поможет, — мрач— но сказал Сархаддон. — Предательство, доносы, подкуп — вот зараза, кото— рая страшнее чумы. Так говорил мой отец, и он был прав.

— Да, Нормат знал, что такое предательство, — согласился Минхотеп, — но он знал также, что такое дружба. Иначе разве я нашел бы приют в этой стохрамной тюрьме?

— Твой ученик едва не поплатился жизнью, когда забрался ко мне в дом. Только узнав амулет со сфинксом, я понял, что должен помочь. Слава Ози— рису, теперь мы оба в безопасности.

Вечерний прием закончился. Слуги гасили светильники в малом тронном зале. Другие собирали в корзины благовонные травы, разбросанные по мра— морным ступеням между колоннами. Утром траву отнесут в храмы, где жажду— щие исцеления станут прикладывать к ранам сухие пучки.

В зале остались двое: царевич Менкау-Ра и верховный жрец Иссахар.

— …Он опасен, хотя опасность можно предотвратить, — хрипел жрец. — Мне достоверно известно, что преступник скрывается близ Меннефера. Мы ищем пути для того, чтобы оградить церемонию от возможных случайностей. Внутренняя охрана с этой задачей не справится. Безопасность владыки должна находиться в надежных руках, А эти руки можно найти среди рев— ностных слуг Озириса и Птаха. Стража должна перейти в подчинение жрецов. Верховный сановник не способен вернуть Кемту былое спокойствие.

— Вот как! — воскликнул царевич. — Не способен? Так знай же, что преступник, о котором идет речь, пойман. Он находится сейчас в доме бальзамировщика Сархаддона. Стоит мне приказать, и от него останется безмолвная мумия. И не о чем будет беспокоиться.