Еще тяжелее было тем, кто видел королеву после возвращения из шатра, где она колдовала на исходе дня. Скульд двигалась как сомнамбула. Вес зеленых глазах сквозил тусклый блеск. Осунувшееся лицо было искажено усталостью. Снег на непокрытых волосах делал ее похожей на старуху.

В палатах конунг отвел ее в сторону, в самый угол, подальше от жалкой испуганной челяди.

— Ну, какие предзнаменования явились тебе? — прошептал он, сжимая пальцами край ее плаща.

— Недобрые, — ответила она упавшим голосом, устремив свой взгляд вдаль. — Снова и снова я бросала руны, но каждый раз они ложились, предвещая нечто ужасное. Когда же я вглядывалась в поверхность колдовского варева в котле, мне не являлось ничего, ничего кроме… Там, далеко в горном краю, кто-то ревел, и эхо ущелий отвечало его скорби и гневу подобьем погребального звона. Это был не человек… Похоже, мы с тобой явились всего лишь орудиями в чьих-то руках. — Скульд с трудом овладела собой; глаза ее прояснились, осанка приобрела уверенность. — Но ты теперь — конунг Дании, а я — твоя королева. — В голосе ее сквозило высокомерие. — Пусть же мир узнает об этом!

В тот вечер Хьёрварду пришлось устроить пир в честь победы, но пиршество получилось невеселое. Он поблагодарил своих воинов и преподнес им богатые подарки, однако не чувствовалось радости в огромной и пустой зале. Высокие языки пламени костров не могли рассеять ночную темень, а ворчливые разговоры собравшихся были почти не слышны в зловещей тишине. Несмотря на то, что из-за непогоды гости конунга Хрольфа не смогли сразу разъехаться по домам, почти все они нашли приют за пределами королевских палат, либо у вдов воинов Хрольфовой дружины, либо в семьях простых горожан, которые также в этот вечер оплакивали своего господина. Ни одна из женщин Лейдры, за исключением рабынь, не приняла участие в хлопотах у пиршественного стола и не заняла место на скамьях в зале. Только тени, словно призраки тех, кто еще недавно пировал здесь, толпились вокруг утомленных убийц, старавшихся держаться вместе. Даже в треске огня слышалось отдаленное эхо загробного хохота. Воздух был холодным и неподвижным, как в могиле.

Хьёрвард пил не переставая. Своих воинов, что пришли сюда, чтобы в качестве платы получить золото и земли, всех этих наемников-чужестранцев и разбойников, объявленных вне закона, всю датскую мразь, презренных нидингов — теперь он должен был восхвалять, хотя отлично помнил о тех, других… Лихорадочное веселье, охватившее Скульд, не находило в нем никакого отклика.

К тому моменту когда, как того требовал обычай, скальд произнес несколько вис в его честь — те оказались длинными и неловкими — Хьёрвард был совершенно пьян. Внезапно он глубоко вздохнул и воскликнул, обращаясь к своим воинам:

— Вы славно потрудились, мои бойцы! Да, да, вы совершили великое дело! Но как удивительно то, что ни один из воинов многочисленной дружины Хрольфа не попытался спасти свою жизнь ценой бегства или плена. Ни один… Разве я не прав? Видите, как любили они своего господина — они даже не захотели жить после его гибели. О, как я несчастен — нет, мне не в чем упрекнуть вас, мои добрые воины, не поймите меня превратно — но не был бы я счастлив… не смог бы избежать проклятия… если бы хоть один из этих смельчаков остался в живых и стал верен мне! Я хочу быть справедливым конунгом… Остался ли в живых хоть один из воинов Хрольфа Жердинки, и станет ли он служить под моим стягом?

Скульд нахмурилась. Все, кто восседали на скамьях, раздраженно заворчали.

— Мой господин! Только я один пережил вчерашний день, — послышался вдруг в сенях чей-то надтреснутый голосок, и в залу проскользнул хрупкий юноша, чья кожаная куртка была изорвана и забрызгана кровью. Он боязливо двинулся вдоль залы к трону конунга.

Королева Скульд устремила на него свой острый взгляд.

— Ты — один из людей моего брата? — спросила она. — Как твое имя?

— Меня зовут Вёгг, моя госпожа. Конечно, я не самый лучший из дружинников, но я помогал им в борьбе с конунгом Адильсом, и я сражался вчера. Я единственный остался в живых, потому что упал, оглушенный.

— Станешь ли ты служить мне? — спросил Хьёрвард.

— Мне теперь больше некуда идти, ведь ты победил, мой господин.

— Вот видишь, наконец доброе предзнаменование, — воскликнул конунг, обращаясь к Скульд. Вынув меч из ножен, он продолжил: — Да, предзнаменование. Не об этом ли ты говорила, Скульд, дорогая? Прошлое отныне не будет враждовать с настоящим. Ха! — Он кивнул, довольный своим мудрым словами. — Ну, Вёгг, — продолжал Хьёрвард, прежде чем жена успела что-то сказать, хотя было видно, как ей хочется прервать его, — я с радостью принимаю тебя на службу. Смотри, будь мне верен и служи даже лучше, чем моему шурину. Хорошо? — Он направил острие меча в сторону юноши. — Поклянись мне в верности на этом мече, и ты сразу увидишь, как щедр твой новый господин.

Пришелец, пожав своими узкими плечами, ответил:

— Но, господин, я не могу сделать это. Раньше мы никогда не клялись на острие меча — только на рукояти. Конунг Хрольф обычно вручал свой меч воину, и тот, произнося клятву в верности, держал его перед собой.

— Да? Гм… Хорошо.

— Нет! — начала было Скульд, но Хьервард уже подал меч Вёггу, а тот успел взять его в руки.

— Теперь подари мне свою верность, — сказал Хьёрвард.

— Да, мой господин, — ответил Вёгг твердо. — Вот она.

Он вздохнул и глубоко всадил клинок в грудь конунга. Мгновение Хьервард недоуменно глядел на поток своей крови. Потом он замертво рухнул о помоста и, несколько раз перевернувшись, растянулся на земле.

Скульд пронзительно закричала. Дружинники с ревом обнажили мечи. Вёгг шагнул им навстречу. И пока они убивали его, было слышно, как он смеется и выкрикивает имя Хрольфа Жердинки.

Через кручи Кеельских гор, по диким лесам и крестьянским пашням, быстрее любого скакуна спешил Лось-Фроди, и люди невольно вздрагивали, едва завидев вдали его огромный, странный силуэт. Ни снежные заносы, ни бураны, не могли остановить его. Он пускал в дело свой короткий меч, если ему требовалась пища, и, глотая куски на бегу, продолжал свой путь, отдыхая редко и недолго. Через несколько дней он достиг усадьбы конунга Тори Собачьей Лапы в Западном Гаутланде.

Стражники-копьеносцы, увидев ужасное существо, скакавшее галопом прямо на них, подняли на него копья. Фроди остановился и заревел, призывая брата. Конунг вышел к нему.

— Бьярки мертв. Кровь заполнила след, который я оставил, чтобы иметь вести о нем, — сказал Фроди.

Перед тем как ответить, Тори застыл на мгновение, глядя в зимнее небо.

— В это время года мне потребуются недели, чтобы собрать воинов и отомстить за него. Тем временем мы можем послать за вестями.

Одного из своих людей они направили в Упсалу.

Королева Ирса, прослышав о прибытии гонца, приняла его как дорогого гостя, и рассказала все, что знала о падении конунга Хрольфа.

— Назначай место и время, — пообещала она, — и моя дружина будет там ждать вас. — Она задумалась на мгновение, сжимая и разжимая пальцы, которые время сделало узловатыми, и наконец кивнула. — Да, мой Хрольф прожил еще меньше лет, чем мой Хельги, хотя и многое успел. В роду Скъёльдунгов не было долгожителей. Они желали слишком многого.

Дружины собрались на границе Сконе. В пути многие датские отряды присоединялись к ним. Правление королевы Скульд было жестоким и бездарным, и многие хотели покончить с ним.

Единственное, чего не осмелилась сделать новая владычица — это запретить народу похоронить конунга Хрольфа. Над проливом Каттегат, который он охранял для своих подданных, люди вытащили на берег ладью и уложили в нее Хрольфа. При нем был его меч Скофнунг, рядом — его воины, также вооруженные и богато одетые, а вокруг были сложены сокровища. На этом месте был воздвигнут огромный курган в память о Хрольфе и его дружине. Когда зажгли высокие костры и женщины пронзительно заголосили, вожди стали друг за другом обходить могилу по несколько раз, медленно ударяя мечами о щиты. Этим погребальным звоном они прощались со своим конунгом — господином добрых времен и счастливой судьбы Дании.