– Дурак! – в сердцах сказала я. – Зря тебя с насыпи подобрали.

Губы его дрогнули, скривились. Часто-часто захлопали ресницы. И слезы брызнули фонтанчиком, как в детских мультяшках:

– Мне было одиноко… Очень одиноко…

Я встала, подошла к окну.

Там – золото сентябрьской листвы. Здесь – плачущий мальчик.

Я никогда раньше не думала о смерти. Никогда не соприкасалась к ней. И мысли о самоубийстве никогда не приходили мне в голову, может, потому, что не было соответствующей ситуации, может, потому, смерть для меня – это холод, сырость и темнота, а я люблю тепло, свет и комфорт.

И Стас, которого я знала, никогда бы не смог поднять на себя руку. Но вот – поднял, и только чудом остался жив. Теперь сопит носом за моей спиной, прикрыв лицо руками, стесняясь слез.

– Что ты ждешь от меня? – спрашиваю я через плечо. – Жалости?

– Почему бы и нет? – глухо, через ладони, откликается Стас. – Или жалость унижает человека?

– Нет. Жалость расхолаживает человека. Тебя – особенно. Расслабляет. Оправдывает дурацкие поступки. Жалеть – глупо. Если можешь, помоги, нет – отойди в сторону.

– Жестокая точка зрения.

– Здравая.

– Интересно, ты со всеми так или только со мной?

– Обычно со всеми.

– А дочку, дочку нашу ты жалеешь?

– Надо же, – фыркаю я, – про дочку вспомнил! Когда таблетки жрал, как истеричная баба, не вспомнил ни о ней, ни о матери, про себя просто молчу. Очнулся, и сразу о дочке залепетал! Пристыдить пытаешься?

Забарабанила пальцами по столу. Задумалась. Потом продолжила:

– Знаешь, когда она себе нос разбивает или коленки, я ее всегда утешаю, целую, все слова говорю. Но внутри – нет, не жалею. Потому что это полезно – разбивать коленки или нос, в следующий раз будет думать, прежде чем носиться как угорелая.

– Говорят, что жалеть – это синоним слова «любить».

– Что ты, Стас! Жалеть – это жалеть, а любить – это любить.

– Я твоей любви не чувствовал. Нисколько.

– А разве я говорила тебе, что люблю? Я сказала, что ты всегда любил только меня, и это чистая правда.

– А ты меня любила?

Я отхожу от окна, сажусь на стул, беру ладонь мужа, крепко стискиваю ее:

– После твоего незабываемого падения на насыпь, Стас, не только твоя жизнь перевернулась. Моя тоже взлетела вверх тормашками, и крыша набекрень съехала. Ты не помнишь себя прошлого, а я не знаю тебя нынешнего. Кто ты? На что способен? Вот руку на себя поднял, а ведь только-только смерти избежал. Я думала, ты хочешь жить, а оказывается нет.

– Я не нужен себе такой. Потому что никому не нужен.

– Ты говоришь глупости. Хочешь, чтобы я убеждала тебя в обратном, что ты нужен всему белому свету. Просишь жалости. А я не подаю по пятницам. Мне кажется, нужно уметь быть нужным в первую очередь самому себе. Вот и учись. Мне тоже трудно и плохо, но я готова бороться за свою семью, за свой брак, а ты – дезертировал. Предал меня. И еще моей же жалости просишь.

Устало махнула рукой:

– Знаешь, Стас, реши сам: если ты хочешь просто лежать на диване и жалеть себя, катись обратно к маме. Если ты хочешь вернуться к нормальной жизни и остаться со мной, возьми себя в руки, как подобает настоящему мужику. Все так просто!

Стас долго молчит. Потом говорит тихо, едва разжимая губы:

– Я на твоей стороне…

Следствие топчется на месте. Мотив преступления понятен – деньги. Вопрос: случайность или наводка? Квасков склоняется к версии «наводка». А навести мог только кто-то из наших немногочисленных знакомых. Я пристально смотрю на Глебаню, пытаюсь найти в его поведении что-то, что подтвердило бы мои подозрения – это Глеб. И вскоре я нахожу косвенные доказательства своей правоты.

В магазине работает продавщицей Ниночка, с которой мы как-то совершенно неожиданно друг для друга оказались в приятельских отношениях. В обеденный перерыв вместе пьем кофе и сплетничаем, после работы заходим в продуктовый магазин напротив. Как-то Ниночка спросила меня о самочувствии Стаса.

– Без изменения, – ответила я.

– Странно все это, – сказала Ниночка.

– Что «это»?

– Да вот это, – Ниночка разводит руками, показывая на магазин. – Теперь Глеб легко ототрет вас от дел и получит свой бизнес на блюдечке с голубой каемочкой.

– Ты о чем? – настораживаюсь я.

– А разве Стас тебе не рассказывал? Они ведь поссорились с Глебом из-за бизнеса. Глеб хотел увеличить свою долю, Стас отказывался. Прошло несколько недель и – на тебе!

– Это глупо~ Кто же режет курицу, несущую золотые яйца? Мой Стас – это больше половины бизнеса! Он – спец! Кто без него Глеб? Ноль! Дырка от бублика!

– Что ж, твой Стас – единственный во всей Москве? – грустно говорит Ниночка. – На его место у Глеба давно уже есть свой человек. А от Стаса одни проблемы в последнее время.

– Это какие же?

– То, что он в старье разбирается, никто не спорит. А вот деньги он делать совсем не умеет. Берет товар, почти не торгуясь. Называет реальную цену. А мог бы сбивать. Чем дешевле товар, тем больше навар.

– И за это его убить надо?

– Надо было соглашаться на условия Глеба! – Ниночка отчаянно защищает своего начальника.

– Ты соображаешь, что говоришь, а?- я резко сбавляю тон. Перехожу почти на шепот. – Ты только что сказала мне, что Глеб хотел убить Стаса!

– Я этого не говорила, – Ниночка тоже переходит на шепот. – Я только сказала, что Стас путается у нас под ногами. Ему не нужно заниматься бизнесом. Ему нужно сидеть где-нибудь в музее и пыль вытирать с экспонатов.

– Ниночка, ты сама до этого додумалась или Глеб подсказал?

Девочка готова расплакаться:

– Знала бы, что ты так все перевернешь, ничего бы тебе не сказала!

– Это было бы неправильно, – вкрадчиво говорю я. – Промолчала, – стала бы соучастницей преступления.

– Не пугай меня! – слезы все же выступают на ее глазах.

– Ты должна все это рассказать милиции…

– Ничего я не должна.

– Должна.

– Не должна! Не должна! – Ниночка заливается слезами и пулей вылетает из салона.

Секрет ее слез прост. Ниночка влюблена в Глеба. Но у Глеба есть официальная подружка, она регулярно заходит в магазин перед закрытием, и они запираются в кабинете. Ниночка молча страдает. Подружка – длинноногая, блондинистая, в откровенных дорогих платьях. Женщина-вамп. Рядом с ней Ниночка бесцветна и прозрачна. Поэтому она не сражается за Глеба. Себя оценивает так: «Неконкурентноспособна». Бедняжка, смотрит на себя как на товар из этого же салона! Ей не приходит в голову, что если бы ее мечты сбылись, и Глеб был бы с ней, ничего, кроме горечи и разочарования, он бы ей не дал. И ничего бы вообще не дал. Слово «дать» Глеб не выучил.

Но меня удивил не Глеб. Меня удивила Ниночка. Вот тебе и девочка-одуванчик! Глеб задумал убийство, она, – в своей любви, – оправдала его. Стас для них – не человек, а стеклянный шарик. Бац! – нет его, и не жалко. Никто не будет плакать.

Никто, кроме матери и… меня!

Вернулась от Дежули поздно вечером: ходили в кино на новую мелодраму. Звали Стаса, но он сослался на неотложные дела.

Выяснилось, что это было на самом деле.

Стас сидел на кухне перед бутылкой водки. Причем бутылка была пуста почти на две трети. Закуски на столе не наблюдалась. Глазенки у моего благоверного были собраны в кучу. Пепельница полна окурков. Увидел меня, – попытался улыбнуться и одновременно подняться с табуретки. Вышло скверно.

– Ну, и что это значит? – полюбопытствовала я.

Стас пьяно пожал плечами.

– Идем-ка баиньки, – предложила я.

– Тс-с-с! – приложил он палец к губам. – Я скоро.

Вышел минут через пятнадцать, держась за стеночку. Рухнул на постеленное на полу ложе. Мирно захрапел минут через пять. Я спряталась под подушку.