Стас швыряет вилку, подходит к окну, закуривает. Я внимательно смотрю на него, Это что-то совсем уж новенькое.

– Ну что ты так смотришь? – раздражается муж.

– Я тебя таким не помню.

– Заладила «помню – не помню», «помнишь – не помнишь»!- взрывается Стас. – Ничегошеньки я не помню! Только твои рассказы о нас. А сами картинки – не помню! Запахи не помню, лица, звуки – ничего нет! Как магнитофонная лента – затерли, только треск стоит.

Я подхожу к Стасу и бережно обнимаю его.

Он утыкается мне лицом в ключицу, сильно стискивает плечи.

Молчим.

Остываем.

– Света, у тебя остались духи, которыми ты пользовалась, когда я за тобой ухаживал? – вдруг спрашивает Стас.

– Нет.

– А какие они были, помнишь?

– Конечно.

– А музыка? Свет, какая была музыка, когда мы с тобой первый раз занимались любовью?

– Не до музыки нам было. Перепились, упали в кровать.

Стас поднимает лицо:

– Какая страсть!

– Не надо, Стас…

– Слушаю тебя порой и думаю: как же ты со мной жила все это время? Маменькин сынок, тридцать лет, а своего ума не нажил, все чужим пользовался…

– Глупенький, – я тихо глажу его голову. – Мне было с тобой хорошо. Ты – ласковый, нежный, терпеливый… Ты даже не представляешь, какой ты терпеливый. Я за тобой, как за каменной стеной. Ты – самый лучший… Я так тебе завидую! У тебя есть дело, любимое дело, призвание. И ничем это призвание из тебя невозможно выбить. А у меня никакого якоря в жизни… Мой якорь – семья.

Вижу, как подозрительно влажно блестят его глаза:

– Светка, ближе тебя у меня никого нет…

– У меня тоже…

И это чистая правда.

…Мне уютно. Мой подбородок точно ложится в ямку над ключицей Стаса. Мы смотрим в темноту.

– Мне хорошо, – тихо шепчу я.

Он целует меня в пробор.

– Света, привези дочку, – просит Стас. – Я скучаю по ней.

– Правда?

– Она маленькая и беспомощная.

– Ну что ты! Она большая и сильная. Может запросто вырвать клок волос из твоей шевелюры,

– Я помню чувство тревоги за дочь. Причины тревоги не помню. А само чувство давит.

Настроение мое гаснет.

– А что еще ты помнишь? – осторожно спрашиваю я.

– Помню, что когда она родилась, я был счастлив.

– Да, ты был очень счастлив, – подтверждаю я. – Два часа торчал под окнами роддома. Нос у тебя на ветру стал красный-красный. Сам похмельный, с бутылкой пива. Я тебе дочку в окошко показала, и ты заплакал.

Стас целует меня в ухо. Сейчас я не хочу, чтобы к нему вернулась память. Но я хочу, чтобы он вспомнил свою любовь ко мне. Любовь – и только лишь,

– А про поезд помнишь что-нибудь? – осторожно спрашиваю я.

– Нет. Знаешь, во сне выплывают какие-то обрывки. Вскакиваю… Нет, не помню.

– Как ты думаешь, это была случайность или наводка?

Стас ерзает в постели. Наконец сознается:

– Я боюсь об этом думать. Если наводка – значит, убийца рядом.

– У меня из головы Глеб не выходит. Мне кажется, что это его проделки.

– Нельзя торопиться с выводами.

Я тихо целую его плечо.

– Стас, будь осторожен. Не ходи темными улицами. Вдруг Глеб наймет какого-нибудь наркомана?

– Не болтай глупостей. Мы столько лет общаемся с Глебом. Он не может желать мне смерти…

– Почему? Он такой беспринципный и наглый…

– Он вор, но не убийца…

– Я бы не была в этом так уверена…

– Спи, – Стас снова тычется губами мне в маковку.

Вот мы и вместе. Как раньше. Как будто ничего не изменилось. Но изменилось все.

Я – другая. Стас – другой. Однако, те же декорации и люди вокруг нас. Странно.

Стас гладит меня по голове. Мне кажется, он любит меня. Только меня. Его любовь – бесконечная, всепрощающая, трепетная.

Но сегодня мне хочется любить самой. До отчаяния, до боли, до жертв. Самой.

На улице первый снег. Сквозь него просвечивает темный асфальт. У Стаса сквозь новые воспоминания выплывают пугающие меня обрывки прошлого. Он разговаривает во сне. Иногда я слышу отчетливо: «Наташа…».

Первый раз я вскочила как ужаленная. Но утром Стас не обмолвился ни словом. Если он что-то и вспомнил, то ничем не выдал себя. А я сгорала от желания раскроить его черепушку, чтобы заглянуть внутрь: ну, о чем ты думаешь?

Потом я поняла, что сны, где он зовет Наташу, тают бесследно по утру. Иногда вскакивает среди ночи и мечется по комнате, сжимая руками раскалывающуюся от боли голову. Что-то выплывает, но он никак не может ухватиться за эти обрывки.

Звонит мама:

– Что у вас нового?

– По-прежнему.

– Он вспомнил Наташу?

– Нет.

– Расскажи ему о ней.

– Нет.

– Расскажи. На обмане счастья не построишь.

– Не сейчас, позже. Мне надо укрепить свои позиции.

– Ничего ты не укрепишь, – горько говорит мама. – Этот мужчина – не твой мужчина, неужели ты до сих пор этого не поняла? Отпусти его.

– Что значит «не мой»?

– Значит, не для тебя, Твоя судьба еще впереди, поверь.

Я раздраженно бросаю трубку. Нелепость!

Время играет мне на руку. Мы выстраиваем наши отношения, как домик из деревянных кубиков. Но я все равно не могу сказать, что счастлива. Счастье – это чистая совесть и безмятежность. Но совесть моя нечиста, и покоя нет, – я боюсь.

Выбрала время и. сходила на консультацию к врачу в

Склифосовского. Подробно рассказала ему нашу сложную ситуацию. Врач не утешил меня:

– Иногда последствия черепно-мозговой травмы непредсказуемы. В медицинской практике полно случаев, когда пациент после сильного удара по голове вдруг начинал играть на скрипке или говорить по-английски. Человеческий организм – загадка, которую никто никогда до конца не изучит.

– Но что же означает его болтовня во сне?

– Не исключено, что на уровне подсознания ваш надвигающийся разрыв нанес Стасу сильную психологическую травму, и теперь организм оберегает его душевное состояние, блокируя негативные воспоминания. Иными словами, его подсознание не разрешает ему вспомнить вас.

– А разве Наташа ассоциируется у него с положительными эмоциями? – возмутилась я.

Это другое. Не его обидели, а он обидел. Во сне из подсознания выплывает чувство вины, психика подает ему сигналы переиграть

эту ситуацию, изменить ее. Но видимо, и эти воспоминания пока не по силам Стасу, поэтому приходят только во сне, а наяву он про них забывает.

– Что же мне делать? Я не хочу потерять мужа.

Врач пожал плечами:

– Надеяться на чудо. На то, что ваши нынешние отношения станут для него более важными, чем прежние. И, пожалуйста, не форсируйте события, Вы ведь не хотите, чтобы он в конце концов полез в петлю? Пусть он сам все вспомнит. Больше мне нечего вам сказать.

Сумочка закончена. Стас крутит ее в руках, разглядывает вышивку через лупу: – Красота!

Я млею от удовольствия.

– Что дальше? – спрашивает Стас.

– У меня есть идея. Я хочу вышить небольшую картинку, простенькую, по силам.

Стас нежно целует меня в переносицу:

– Я, пожалуй, сведу тебя с одной женщиной, у которой есть богатая коллекция бисерного шитья. Думаю, ты увидишь там массу любопытного.

Я буквально ложусь спать с этой сумочкой. Во мне прорастает удовлетворение: я тоже что-то могу.

Показываю сумочку Дежуле. Та цокает языком:

– А мне можешь такую же сделать?

– Не знаю, попробую.

– Я бы тебе заплатила.

Смеюсь.

– Зря смеешься, – пожимает плечами Дежуля. – Любой труд должен оплачиваться.

– Считай, что ты – моя первая клиентка.

За это распиваем вечером бутылочку винца.

Засыпаю на плече Стаса. В окно светит низкая звездочка. И на меня наваливает невыносимо-легкое пронзительное счастье, от которого брызжут фонтаном слезы и обрывается сердце. И мне будто ничего не нужно, только бы задыхаться от счастья и нежности, и этой удивительной легкости, от которой, наверное, летают птицы.