— Бельмеим! Моя твоя не понимай! — раздельно и четко ответил Андрей.

— Туда иди! — бросил всадник на ломаном русском, качнув копьем.

В черный ночной лес уходила свежевытоптанная тропа, скрываясь в густой поросли молодых берез. Горящий дом остался позади, но впереди замелькал еще один огонь. Тропа сделала поворот, за ним еще, Андрей протиснулся сквозь кусты и вышел на полянку, на противоположной стороне которой начинался густой сосняк. Похоже, на полянке отдыхал какой-то военный отряд. Горел костер, слышался треск сучьев, нос ощутил запах дыма. В медном казане, подвешенном над огнем, булькало какое-то варево, распространяя по лесу сытный мясной запах. На краю полянки стояли кони, к седлам которых были приторочены большие луки и копья со свисающими черными бунчуками. У костра, на расстеленных кошмах, устроились несколько азиатов в овчинных шубах и толстых стеганых кафтанах с нашитыми железными пластинками, с кривыми саблями на боку.

Один человек заметно выделялся среди прочих — на нем был низкий железный шлем с опушкой из лисьего меха, лисья шуба, под ней кольчуга с блестящими бляхами на груди. Из-под кольчуги виднелся длиннополый атласный кафтан с узорным подолом. Чуть поодаль, прямо на снегу, со скрученными за спиной руками сидели несколько славян, одетых в полушубки и валенки. У двоих лица окровавлены.

Андрей попытался было остановиться и осмотреться, но спина его сразу ощутила острый наконечник копья. Пришлось выйти на середину поляны. Спешившись, всадник скрутил Андрею руки и пинком отправил его к пленным, сам же подошел к воину в кольчуге.

— Кто таков? — услышал Андрей тихий шепот. Не поворачивая головы, к нему обратился ближайший пленник. — Русский, што ль?

— Русский, — прошептал Андрей. Пленник подозрительно глянул на черный кроличий треух.

— Казак аль хрестьянин?

— Лекарь я. — Ответ сам собой пришел в голову.

— С Красноярского острогу? Не припомню штой-то.

— Вчера приехал. А ты кто?

— Афонька я, Мосеев, десятник первой атаманской сотни. Не приведи Господь у кыргызов подыхать…

— А это кыргызы?

«Енисейские кыргызы. Хорошего мало, судя по тому, что о них написано».

— Кыштымя ихние, — ответил казак. — Вон тот кыргызин, в шубе. Рыщут, курвы, не иначе в лето на острог набегут.

Двое воинов поднялись от костра, подошли к пленникам, схватили Андрея за воротник. Подтащив к костру, швырнули на колени перед кыргызином. Тот брезгливо оглядел одежду Андрея, снял с головы треух, повертев, швырнул за спину. Подошел парень, взявший Андрея.

— Урус? Кзыл-Яр-Тура-ит? — грубо пролаял кыргызин.

— Русский? Красноярская собака? — перевел парень.

— Йок. Нет, — ответил Андрей по-казахски и по-русски.

Это была первая реакция — не называться русским. Не хорошо, конечно. Получается, с ходу отрекся от своих? Но надо. Надо сначала хоть разобраться, что к чему.

— Урянх? Тувинец? — перевел парень новый вопрос кыргызина.

— Саво. — Андрей назвал самое дальнее из известных ему финских племен. Был в Финляндии, залетело в ухо, а сейчас вот выскочило. Кыргызин пожал плечами, о чем-то переговорил с толмачом.

— Алып? — снова спросил Андрея.

— Воин? Казак? — перевел парень.

— Лекарь я, — ответил Андрей, показав браслет. Показал не думая, само так вышло.

— Ганкам , — подумав, сказал толмач.

Переведя ответ, парень продолжил что-то говорить кыргызину. Пожав плечами, тот вроде бы согласился. Андрею развязали руки, но ноги спутали длинной веревкой, позволяющей, впрочем, передвигаться. Зато вернули пояс с ножом и кинули старую кошму.

— Спи там. — Парень ткнул на место рядом с костром. — Завтра едешь с нами. Дело тебе будет.

— Курсак пустой, — чуть повысив голос, заявил Андрей, показывая на живот, а потом на булькающее варево. — Есть надо.

— Ешь, — парень бросил ему кусок конской кровяной колбасы. Как собаке бросил, сука!

Приноравливаясь к веревке, Андрей проковылял к недалекому сосняку, срезал охапку лапника. Швырнул его на снег, завернулся в кошму и закрыл глаза, пытаясь заснуть. Кашель не возвращался, в груди было легко. Тело согрелось под кошмой, ноздри щекотал чистый холодный воздух, щеки чувствовали тепло, идущее от костра.

И все-таки было неприятно. Стоило попасть черт-те куда, чтобы тут же ткнуться мордой в дерьмо, отказавшись от своих. «Генерала Власова звали Андреем»— мелькнула мысль. Но все уже поплыло, растворяясь в накатывающей усталой полудреме. Перед глазами прошли лица Тани, Мастера, молодого толмача, потом все провалилось в глухую темноту, словно подсвеченную далеким пламенем.

Снова пошел густой, мягкий снег. Пофыркивая, переступали кони, скрипнул снег под копытами, потрескивал пригасающий костер. Сморенный караульщик уронил голову, охватив руками копье. Скрип снега стал чуть громче, лошади подняли головы, тревожно прядая ушами. Андрея словно выбросило из усталого, но тренированно-чуткого сна, караульщик тоже вскинулся и тут же рухнул — прорезав темноту пороховым огнем, раскатился грохот пищального залпа. Оглашая ночь матерным ревом, размахивая бердышами и саблями, от опушки бежали люди в длинных кафтанах и круглых шапках. Азиаты выхватывали сабли, бросались к лошадям, но тут же валились.

— Бра-а-атцы! Казачки! Зд-е-е-еся мы! — кричали пленные.

Андрей первым делом избавился от веревки, спутавшей ноги. Вскочил, увидел кыргызина, бегущего к лошадям, парня-переводчика, который рубился с русскими казаками, прикрывая его отход. Внезапно перед Андреем оказался рысьеглазый, рыжебородый казак, замахнулся бердышом:

— А-а-а, вошь остяцкая!

Шинкарев увернулся от широкого полукруглого лезвия, ударом кулака свалил нападающего. Что делать? Перейти к русским? Или не рисковать — пленные же видели, как кыргызин отделил его от остальных. В этот момент грудь Андрея охватила жесткая петля, выдернувшая его из схватки. Аркан проволок Андрея по глубокому снегу, затем Шинкарева ухватили сразу несколько рук, зашвырнули на лошадь, которую он инстинктивно ухватил за гриву. Лошадь шарахнулась под тяжестью неумелого, но цепкого, как клещ, наездника.

— Держись, ганкам! — раздался голос толмача.

Костер, русский мат и крики добиваемых азиатов остались позади. Андрея мотало на жестком седле, перед глазами мелькал снег, черные деревья да шерстистые мохнатые уши его лошади. «Ну, выносите, святые угодники, какие вы там ни есть!» Справа и слева мелькали всадники, но их почему-то внезапно стало больше — сбоку, из-за березовых стволов выметнулись черные тени, фонтаны снега летели из-под мелькавших лошадиных ног. Над темными массами коней наметились папахи, смутные пятна лиц, провалы орущих ртов:

— Гойда! Го-о-ойда!! Р-р-у-уби, в такую мать!!

В темноте коротко блеснули сабли, один из «своих» качинцев кувырком полетел в снег — из белой пыли мелькнули ноги и сразу остались позади. Андрей увидел, как впереди один из казаков сбил толмача с лошади и по инерции умчался куда-то вбок. Это произошло впереди. Когда лошадь Андрея подскочила к толмачу, тот ухватился за болтающееся стремя (Андрей так и не сунул в них ноги), пользуясь силой лошади, пробежал дюжину шагов, свистнул, подзывая своего коня, и снова прыгнул в седло.

Затем все повалилось куда-то вниз, в ушах засвистел ветер. Темные деревья стремительно понеслись мимо лошади, разогнавшейся под уклон по накатанной дороге. Впереди мелькали темные крупы других коней, часто и сильно били копыта, жесткие комья снега летели в лицо. «Спуск к санаторию» Енисей «», — машинально отметил Андрей, переведя дыхание и пытаясь определиться с топографией. Уклон стал выравниваться, под копытами затрещала мерзлая береговая галька, лошади, перейдя на рысь, выбежали на какое-то длинное снежное поле. Тут и там торчали ледяные торосы, между которыми уходила в темноту широкая натоптанная тропа.

«Енисей замерз? Не может он замерзнуть — ему же ГЭС не дает. Значит, так оно и есть». Бой у костра еще мог быть чьим-то странным маскарадом, но Енисей в XXI веке замерзнуть не мог. Что ж, придется выживать, и, судя по всему, в качестве пленного.