Проехав по заснеженной реке и завернув за высокую ледяную глыбу, всадники остановились. Кыргызин и толмач коротко переговорили о чем-то, затем кыргызин рявкнул одно слово:

— Хозон! (Дружина!)

Раздался резкий свист, и с берега на реку выехал отряд всадников с длинными копьями. Кыргызин ударил коня каблуками, все тронулись вверх по реке. Андрей успел разглядеть, что широкая натоптанная дорога идет и вниз по Енисею — в сторону города. Но сейчас и думать было нечего ускакать от конвоя. Ровно заскрипел снег. Понемногу светало. Широкая белая лента Енисея, стиснутая крутыми склонами, поросшими сосновым лесом, плавно заворачивала на юг. Мимо проходили знакомые с детства места — узкий лог Собакиной речки, Шалуний бык на правом берегу Енисея, скалистое ущелье Караулки. Везде было пусто, мертво, все засыпано нетронутым, седым снегом. Ни дымка, ни следа. Хотя нет — понизу, от Караульной речки до Калтата, вместо соснового бора торчали лишь пеньки да сугробы.

— Казак тайга забрал. — Толмач ткнул рукавицей на порубки. — Плоты вязал, на Кзыл-Яр плавил, острог ставить. Имя как? — ткнул он в грудь Андрея.

— Андрей.

— Адерей, — произнес качинец по-степному.

— А тебя?

— Кистим .

Час за часом скрипели копыта, лошади бежали ровной походной «хлынцой». Покачивались пики с бунчуками, проплывали седые скалы, покрытые снежными шапками, длинные осыпи, сосны, уходившие в вышину, к тяжелому низкому небу. Голова падала на грудь, сон временами сливался с явью.

Внезапно лошадь под Андреем встала, и он увидел, что отряд остановился на развилке. Толмач и кыргы-зин снова переговорили о чем-то, кыргызский отряд пошел на юг по замерзшей реке, а несколько всадников, включая Андрея с Кистимом, свернули к береговой круче. Пройдя между скалами, двинулись вверх узким овражком, над которым нависли кривые, покрытые снегом ветки черемухи. Лошади тяжело ступали по узкой тропе, засыпанной недавним снегопадом.

Между соснами снова забелела река, но уже далеко внизу. Тропа, еще покрутившись по лесу на склоне, вывела на узкую поляну, на которой оказалось несколько восьмиугольных деревянных строений, покрытых бугристой лиственичной корой. За ними виднелся хлев, обмазанный глиной, рядом загон для овец. Тут запахло дымом, навозом, старой золой. Из центров крыш поднимались дымки. У ближнего дома на утоптанном снегу лежала вязанка мерзлых дров. Рядом с входом оказалось нечто странное: березовая ветка с развилкой, к которой были прикреплены медвежья лапа, железное кольцо и полоска когда-то синей ситцевой ткани.

— Аба тось, медвежий дух, — пояснил Кистим, спешиваясь, — тут стой.

Андрей тоже спешился, еле устоял — подкосило ноги, отвыкшие от верховой езды. Один из качинцев отвел лошадей к лесу, где они сразу же принялись «тебеневать»— разгребать копытами снег в поисках сухой травы. Выйдя с небольшим узлом, Кистим подтолкнул Андрея к соседнему, дому. Внутри оказалось темно и холодно. Вдоль стен лежали какие-то тюки.

— Тут будешь спать. Это надень. — Он швырнул Шинкареву узел.

Развернув его, Андрей обнаружил хлопчатобумажную рубаху с разрезным воротом, нижние и верхние штаны. Кистим сунул ему рукавицы и овчинную шубу, его же одежду забрал, брезгливо поморщившись.

«Как у бомжа какого»— внутренне усмехнувшись, отметил Андрей.

— Так ты точно лекарь, ганкам? — внезапно спросил Кистим.

— Да, — после мгновенного колебания подтвердил Андрей. — Кто болен?

— Отец плохой, лечить надо.

— Что с ним?

— Зад больной часто.

— Когда лечить?

— Когда больной будет, — пожав плечами, ответил Кистим. — Сейчас есть надо, баранчика резать.

Андрей это делал не единожды, потому, войдя в загончик, привычно зажал коленями барана, закинул ему голову, готовясь полоснуть ножом по горлу. Внезапно вспомнил: «Мастер же сказал никого не убивать!»

— Нельзя! — сказал он Кистиму. — Я лекарь, ганкам!

Тот ухватил барана за шею и сильным ударом вбил нож животному в затылок, под первый шейный позвонок. Сняв шкуру, он расчленил конечности по суставам, не разрубая костей. Пояснил:

— Кости ломать — скот переведется. И горло резать нельзя — так урус делает, собака «

» Вот как. Интересно, где у них тут шхельда?«

— Слышь, Кистим, мне бы…

— Там, — указал Кистим в сторону леса, — потом в дом иди.

В доме было тепло, чисто. В центре горел очаг, в казане варилось мясо. Андрей снял валенки, отошел в угол и сел по-турецки на кошму. Лицо его горело после целого дня на морозе, тело наконец расслабилось в тепле.

Пожилая хозяйка попробовала мясо, вытащила его из казана, а в булькающий бульон бросила кружки пресного теста. Когда тесто сварилось, женщина выложила его на большое блюдо, покрошила лапшой, смешала с маслом и выставила блюдо на стол перед очагом. Там же оказалось мясо и бульон в пиалах, которым надо было запивать лапшу. В центре низкого круглого стола поставили железный котел с молочной водкой —» аракой «.

Рыжие отблески пламени перебегали по крепким скулам Андрея — коротко стриженый, прищурившийся, с круглой бородкой, он казался таким же азиатом, что и окружающие качинцы. Стало неожиданно легко и спокойно. Шла мерная, веками налаженная жизнь, соответствующая реке, скалам, окружающей тайге. Остаться здесь, затеряться в веках? И пошли они все…

Несколько раз открылась-закрылась дверь, у стола постепенно собралась группа мужчин, женщин и детей. Кистим жестом указал Андрею его место. Хозяин — крепкий седой азиат — поднял долбленую деревянную кружку, зачерпнул араку и, пригубив, пустил круговую чашу. С двух верхних ребер барана он откусил немного мяса, остальное бросил в горящий очаг со словами:

— От юлуз! (Доля огня!)

Все приступили к еде: мясо брали руками, чаша снова пошла по кругу. Поев, дети выбежали на улицу, хозяйка стала убирать посуду, мужчины остались за столом, допивая водку. На коленях у одного из них оказался» чатхан»— длинный полый ящик с семью струнами из бараньих кишок. Зазвенели струны, зазвучал какой-то древний плач, исполняемый «потусторонним», горловым пением. Закрыв глаза, Андрей словно поплыл куда-то: перед глазами прошли всадники с длинными мечами, древние степи, горячие от зноя, узкие женские глаза… Кто-то тронул его за плечо.

— Что такое?

— Теперь ты, — сказал Кистим.

— Что я?

— Петь надо. Или говорить.

— Что говорить-то?

— Что хочешь. «Час от часу не легче».

Андрей вспомнил китайскую притчу, которую однажды рассказал ему Мастер.

— Хрен с тобой, переводи. «Однажды китайский князь со своей свитой приплыл к Обезьяньей горе. Знаешь, кто такие обезьяны? — спросил Андрей Кистима. — Ну, неважно. Так вот, увидев людей, все обезьяны попрятались, лишь одна осталась. Князь выпустил в нее стрелу, но она отпрыгнула и на лету поймала ее. Со стрелой в руке обезьяна стала раскачиваться на ветке, похваляясь своей ловкостью. Тогда князь приказал свите дать залп по обезьяне. Тут уж она не смогла увернуться и пала мертвой. А князь повернулся к своему спутнику и сказал:» Это животное показывало свой ум и верило в свое мастерство. Никогда не полагайся на себя, когда имеешь дело с людьми «».

Кистим перевел, азиаты засмеялись: «какая глупая обезьяна». Похоже, притча им понравилась, несмотря на то, что Андрей не стал рассказывать конец: «На спутника князя эта сцена произвела столь глубокое впечатление, что, вернувшись домой, он полностью изменил свой образ жизни, изменился сам, и скоро никто в Поднебесной не мог его использовать».

Сам Мастер уже использовал Андрея. Теперь Андрей должен использовать этих доморощенных таежных хитрецов. Например, для того, чтобы попасть к Мастеру.

Внезапно лицо хозяина исказилось, он приподнялся на кошме, выгнув спину и держась руками за ягодицы. На его лице страдание было смешано со смущением, отражающим постыдность источника боли.

— Помоги! — попросил-приказал Кистим.

— Надо лечь на живот. И света больше.

Мужчина лег на толстую кошму, спустил штаны и поднял рубаху. Кистим, поставив рядом масляную лампу, вышел на улицу и зажег перед «медвежьим духом» жертву — крупу и сухие стебли борщевика.