Володька Лобода не очень был напуган неожиданным визитом кумы к нему в кабинет. Однако, когда она обнаружила ту проклятую доску за сейфом, стало хозяину кабинета явно не по себе. К тому же стычка происходила в присутствии товарища сверху, пусть и невысокого чина. Но, в конце концов, все перемелется, кума перебесится, а какая именно доска была за сейфом — это еще попробуй докажи… Не такой уж он простак, чтобы, начиная вести осаду собора, не обеспечить себя надежными тылами. Уверен в успехе, потому что имеет опору. Тот, кого Володька считал своим крестным отцом, кто выдвинул его на руководящую работу, каждый раз терял спокойствие, когда речь заходила о соборе. Ответственный тот товарищ, можно сказать, именно на соборе и погорел: жена его тайно детей покрестила. Как оказалось впоследствии, она и куличи каждый год святила, но куличи — это еще полбеды, а тут — собственных ответственных детей. Скандал! И хоть крестины состоялись совсем не в соборе, а где-то в поселке, подпольно, однако ответственный товарищ гнев свой сосредоточил именно на соборе, воспылал к нему лютой ненавистью. В соборе он видел главного виновника всех неприятностей, связанных с крестинами, собор был виноват, что и строгача схлопотал, и что намечавшаяся карьера затормозилась… Чуть совсем не полетел вниз кувырком. Но, к счастью, удалось удержаться на довольно-таки ответственной ступени. Одним словом, пока этот товарищ там, пока он имеет влияние, Володька Лобода может действовать, еще и не такие удары может наносить по той облупленной кумирне и уверен, что предприимчивость его не будет осуждена, напротив — найдет понимание и поддержку.
Следующий день был выходной, и Лобода еще с утра решил: на Скарбное! Поедет в те райские места, накупается вволю, отдохнет душой, подзакалится, — в здоровом теле — здоровый дух! — и заодно старика своего проведает в обители ветеранов. Нужно ведь уделить старику внимание, да и дело к нему есть, сугубо интимное. Когда отваживаешься на решающий шаг в жизни, тут без родительского совета не обойтись… Издавна в народе повелось, что перед тем, как вступить в брачные узы, должен сын у отца благословения просить, без этого, мол, счастья не будет. А он хочет счастья — счастья и только, черт побери!
Утро хоть напейся, небо чистое, прогноз обещает ясную погоду, — так быстрей же в дорогу! Поедет на этот раз без компании, надо когда-нибудь человеку уединиться, хоть иногда побыть с глазу на глаз с природой, с лирикой души, собраться с мыслями. И не нужно ему сегодня никакого персонального транспорта, отправится так, как есть, по-простецки, персональным трамваем, говорят заводчане. Трамваи, конечно, еще не скоро в плавни пойдут, а вот автобусом — пожалуйста. Не пугает его и очередь на остановке, толкотня при посадке, в таких случаях только не зевай, стань удачно, и масса тебя сама внесет. Культурненько захватываешь место у окна, где ветерком тебя обдувает, и скромно сидишь, как рядовой безымянный пассажир. Почаще бы руководящим работникам вот так ездить вместе с народом, общаться с ним в тесноте, в жарище, где никто тебя не знает, а ты словно бы знаешь всех, — сел невидимкой и изучаешь их настроения, их нужды. Ездить вот так вместе с трудящимися в битком набитом автобусе, подвергать свои ребра испытаниям, имея другую возможность — на это не каждый решится. Растрогавшись от своих мыслей, Лобода дал себе слово, что когда он будет работать даже и в том главном, Высоком доме, где шаги твои гаснут в коврах, а на столе целая батарея телефонов, то и тогда не станет вызывать по утрам машину, а будет на работу ходить пешком, скромно, чтобы не сказали, что зазнался Володька Лобода после того, как взяли в аппарат…
Автобус идет через старый деревянный мост, оставленный населению еще фронтовыми саперами; движение оживленное, дощатый настил грохочет, его ежедневно чинят, и хоть со стороны пассажиров нареканий сейчас не слышно, Лобода мысленно все же успокаивает их, что не сегодня завтра этот мост будет снесен, заменен другим, похожим на тот новый, что выше по Днепру и так хорошо сейчас просматривается из окна автобуса: блестит арками, соединяет берега, связывает заводы. Отгрохотав по разбитым доскам моста, автобус вылетает на широкую асфальтированную дорогу, которая бежит вдоль плавней и дальше еще куда-то, чтобы где-то там влиться в магистральную трассу. По обе стороны шоссе — новые микрорайоны, по-современному спланированные поселки, не ровня они той стихийной, хаотично разбросанной Зачеплянке. Дома светлые, многоэтажные, правда все как близнецы, на один манер, и потолки в квартирах низкие, как в пещерах, на карликов рассчитаны, но ведь и то сказать — столько надо строить, — в сумасшедшем темпе растут города! Из сплошных блоков строят, гонят и гонят вверх скоростным методом — неделю не побываешь тут, и уже место не узнать: выросли на песках новые объекты. Дешево и сердито. Говорят, стандарт. А что бы вы хотели? Как иначе поступать при такой скученности населения? Статистики доказывают, что к концу столетия семь миллиардов гавриков будет на планете, волей-неволей полезешь вверх, вырастут, вероятно, небоскребы и там, где сейчас роскошествуют в садах зачеплянские виллы, особенно та, Ягорова, под соломой… Конечно же, если строить не для цифры, а с выдумкой, с огоньком, то можно бы и эти однообразные коробки хоть чем-нибудь оживить, а то, если основательно под мухой оказался человек, ночью и домой не попадет, заблудится в этом царстве стандарта. А почему бы не украсить один корпус в стиле, скажем, кавказском, другой в карпатском, клумбы разбить — там с силуэтом, а там с травяными часами… «Леность мысли, вот что нас заедает, — как бы полемизировал с кем-то Лобода-выдвиженец. — Сколько ни бьемся, к примеру, над современными обрядами, скольких привлекали, а они, как сговорились, предлагают один фальшивее другого… А мы потом удивляемся, что некоторые отсталые труженицы и даже жены руководящих товарищей куличи святят или берут кумовей да потихоньку детей крестят… Ей непременно хочется, чтобы ребенок был в купели искупан, кропилом покроплен!»
Остались позади корпуса нового жилого массива, и стало сразу просторнее. Во все стороны видно далеко. Половодье солнца разлилось, а на горизонте снова появился собор. Сумели же так поставить! Сколько ни едешь, хоть до самых плавней, все он будет у тебя перед глазами. С любой точки виден собор, отовсюду! Со стороны заводов хоть не так выступает, из-за других строений и садов только верхушками куполов поблескивает, а отсюда — как на ладони. Едешь, едешь, а он все виден. Отодвинуть бы его куда-нибудь с горизонта, чтобы глаза не мозолил… На одном из собраний будто бы было сказано: зачем вам десятки памятников XVIII века? Почему бы не оставить по одному от столетия, а остальные… Может, и впрямь настроение там такое? Проедет по трассе тот, кто спросить властен, глянет: неужели он до сих пор стоит, собор тот ихний? А как у вас, товарищи, с атеистической пропагандой? А с сектами как? Секты, наверное, порасплодили… Доказывай тогда, что собор не имеет никакого отношения к сектам и что службы в нем разве что воробьи отправляют, шныряя в окна…
Но ведь красив, стервец!
Из камышинки такое диво вымахало! Расстояние все поглотило, даже леса твои неприметны, ржавого железа не видно, осталась одна поэзия! Господствует над всей местностью, весь небосклон словно для того и существует, чтобы его оттенять, быть ему достойным фоном. Просто убожеством чувствуешь себя перед ним. Он как будто смеется над тобой, спрашивает: «А ты построишь что-нибудь лучше этого? Для веков? Или только на „колеретки“ и способен»? А что, если и вправду… шедевр? Наш, казацкий шедевр? Если кто-то именно такую оценку ему даст? Тогда опять же — с кого спросят — с самого меньшего, с тебя! Хорошо, что отсюда, с трассы не разглядеть невооруженным глазом, в каком он запущенном состоянии, ни ржавчины, ни облупленных стен, ни дырявых окон не видно, — один силуэт, один дух творца, как Баглай-младший бы сказал…
И где-то там Елька неподалеку. Наверное, книжку читает. Отвез ей на днях роман о Сагайдачном. И вчера читала. Заскочил на минутку, а она и разговаривать не в состоянии — глаза полные слез… Чего ты? Оказывается, дочитала до того места, где Настю турецкому паше продают… взвешивают и — на вес чистого золота… Еля эта — просто сокровище, редкостное творение природы. Не столько, правда, творение, сколько материал, но ведь какой! Пусть диковатая, малость и неотесанная, так это еще лучше. Сам сформируешь, еще не поздно. Правда, нелегкой будет эта формовка, тут надобно хорошенько изучить сопротивление материала. Думать о Ельке, представлять ее рядом с собой — одно наслаждение. От земли, от природы вся, аж степью и солнцем от нее пахнет. А эта ее неприступность! Найдем и к неприступным ключ! Ты вот находишься вдалеке от нее, а Катратый там свое делает, готовит почву. Прогрессивный оказался дед, хоть и путался с махновцами когда-то, в доисторическую эру.