— Спасибо тебе, лес! Не забудем вашей доброты, дорогие мастодонты!

Лобода почему-то обиделся на эти шутки, хотя студенческому воображению, может, и вправду представлялся сейчас этот лес в его первозданности, когда тут еще господствовал мамонтовый ландшафт, росла секвойя, благородный лавр и среди сочных трав паслись мастодонты и гигантские слоны-динотерии!..

Освеженный водами Скарбного, обласканный солнцем, неторопливо шел Лобода по лесной тропинке, заранее представляя, как своим визитом утешит старика, как умело будет вязать нить беседы, подводя отца к важнейшему пункту, к своему намерению создать, наконец, семью. А может, после женитьбы стоит и отца забрать к себе? Еля, ясное дело, не станет возражать. И будет старый обер-мастер жить возле них присмотренный, ухоженный по-домашнему, по-родственному, внуки пойдут — будет малышей водить на проспект гулять. Чей это бородач там любовно с внуками играет? Да то же Лобода-старший, заслуженный металлург республики, отец того Лободы, что теперь там, наверху… Ну, где именно «там», это пока еще в туманах неизвестности, возможны различные варианты… Любопытно, как отец воспримет известие о женитьбе? Сдержанный, суровый от природы, а тут, наверное, и он растрогается: «Давно я ждал этого, сыну! Простую сельскую девушку берешь? Хвалю. Вертихвосток уже видели… Даю „добро“. Благословляю».

Дом металлургов расположен в живописной местности близ леса, у озера, с видом на далекие заводы, постоянно дымящие на горизонте. А чуть правее, по небосводу, опять… собор. При закладке в этих плавнях запорожской обители, наверное, место для нее было сознательно выбрано так, чтобы хорошо виден был отсюда собор на небосклоне, чтобы все время мог лицезреть человек то величие, что сам же и создал для своих святынь… От монастырской старой обители тут и следа не найти, разве что погреба какие или фундаменты остались, а то все новое. Невысокий, побеленный известкой каменный забор огораживает просторный двор, рядом, на опушке леса, среди зеленых дубов, белеет красивый трехэтажный дом с колоннами. Действительно, как благоустроенный лесной санаторий. На средства профсоюза металлургов еще во времена Орджоникидзе был он построен. Здесь, в достатке, на попечении государства спокойно доживают свой век те, кто честным трудом заслужил себе право на заботу общества. Богатейшие огороды потянулись в плавни, подсобное хозяйство, как настоящий хутор с коровами (ежедневно парное молоко!), индейками, утками, огромным садом, есть и плантация виноградников… Сами же пенсионеры и присматривают за всем этим. Но к работе тут никого не принуждают, если хочешь — пожалуйста, но это по желанию, так сказать, на общественных началах, выбирай занятие, к которому имеешь склонность, к чему лежит душа. Тот приохотился к птице, иному больше пчелы по нраву. Кто любит виноград — пожалуйста к виноградным лозам, кому по вкусу помидоры — выращивай мясистые, болгарских сортов помидоры. На тучных плавневых почвах, обогащенных весенним илом, все фантастически идет в рост, гонит так, словно где-нибудь на другой планете, прогретой другим, еще более живительным солнцем. А может, и в самом деле в этих плавнях действуют какие-то биостимуляторы? Просто гигантизм! Если тыква — то не поднимешь. Из картофельного глазка — наберешь осенью полное ведро картошки. Арбуз взрежешь — жаром полыхнет, пуд солнца в нем, искрящегося, сочного… Королевский десерт, освежающий, прохладный, герметически упакованный природой в рябую или туманистую кожу… Рай, а не жизнь!

И в этом раю люди живут. Наши обычные советские люди. Такие, как твой отец, Изот Иванович, ветеран труда, настоящий представитель его величества рабочего класса. Не обошлось, правда, без демагогии, приходилось слышать, что родного отца, мол, сбыл государству на шею. Но пусть говорят, всех не переслушаешь… В конце концов, государство — это мы. Конечно, старость никого не радует. Все у этих людей в прошлом. Воспоминаниями держатся, бывшими заслугами живут. Не то что у тебя — все еще впереди! Твое будущее — золотое поле деятельности, избраний, выдвижений. Правда, заедает проклятая текучка. Звонки, вызовы, накачки. Не то что об отце — о себе подумать, бывает, некогда. Если кому из вас, дорогие ветераны, хотелось бы, кроме изобилия, кроме подсобок своих, еще и семейного тепла, то поймите, жизнь есть жизнь, у нее свои неумолимые законы. Возможно, какой-нибудь старый большевик с Баррикадной, участник трех революций, тоже вынужден здесь доживать свой век бобылем. Пусть уж простит, что редко заглядываем. Надо же кому-то двигать жизнь, нам нельзя превратиться в нянек возле вас, нам давай металл, прокат, стали высококачественные… Ведь это вы сами для нас все возможности создали. Сказали: «Растите!» И надо расти.

С такими думами Лобода вошел на подворье. Перед главным светло-белым корпусом снуют старческие фигуры: кто греется на солнышке, кто сидит в тени, дремлет, наверное, как и всякий божий день, потому что будней здесь не бывает, на завод спешить не требуется, тут один длиннющий выходной, как в обществе будущего.

Отца нигде не видно.

Директор Дома, бритоголовый, отяжелевший мужчина в чесучовом костюме, сидит в тени под шатром зеленого ореха и, нацепив очки, книгу читает. Человек долга, он и в воскресенье безотлучно на посту. Лобода познакомился с ним, еще когда отца устраивал. Кадровый военный, был в высоком чине, и кто бы мог подумать, что из этого железного служаки в погонах выйдет такой заботливый архипастырь, мирный хозяин-смотритель этой обители счастливых пенсионеров.

Лобода-сын подошел, за руку поздоровался с директором, но тот почему-то ответил на приветствие без энтузиазма, недовольный, может быть, тем, что давненько не навещал этот товарищ своего старика, или просто потому, что прервали его чтение (никак не начитается, имея семь выходных в неделю!). Про отца сказал Лободе, что старик жив-здоров, если нужно — разыщем. И, подозвав одного из пенсионеров помоложе, дал задание сходить на пасеку и разыскать Лободу Изота Ивановича из восьмой палаты. Пока он это говорил, с лица его широкоскулого, грубо отесанного все не сходила постная гримаса недовольства. Лишь когда посетитель поинтересовался книгой, содержанием ее, служака стал как бы снисходительнее. Оказалось, в руках у него — книжка о жизни Кампанеллы. Был такой деятель. Монах итальянский, много лет сидел в тюрьме и там книгу эту свою сочинил. Про Город Солнца. Труд серьезный, но имеет уязвимые места. Утопия, собственно… Директор, видимо, был закаленный критикан, так как, не склоняясь перед авторитетами, уверенно принялся критиковать этого Кампанеллу. То, что он вымечтал, мог, дескать, вымечтать лишь монах и вечный узник: нормированное распределение одежды, еды, продуктов труда и даже… женщин.

— Неужели и женщин? — заинтересованно ухмыльнулся Лобода.

— Да, и женщин. Не выбирать по зову сердца, а просто распределять по всеобщему согласию членов общины… Так ему представлялось идеальное будущее общество, Город Солнца. Одинаковая пища, одинаковый язык, одинаковую одежду будут носить в том обществе. Чтобы все поровну, по карточкам, по талонам.

Психология пожизненного узника, только она могла породить такое представление об идеале. А современного человека спроси? Даже какой-нибудь житель джунглей и тот скажет, что ему такого куцего счастья мало, — степенно рассуждал этот скарбнянский мудрец-отставник. Правда, проявил к утописту и великодушие: жизнь тот прожил полную лишений, героическую, и за это ему многое можно простить. На себе доказал, что способен выдержать человек, как беспредельна его выносливость.

— Может быть, его учение было бы более приемлемо для тех монахов, что здесь когда-то, на Скарбном, в одинаковых рясах ходили, одним уставом жили, одинаковые признавали молитвы и режим. Им философия уравниловки была бы понятна, а мы ведь не аскеты, казарма для нас — это еще не вершина всего… Суровость казармы если и необходима, то лишь на определенном этапе, в целом же это явление ненормальное и в жизни преходящее… Счастье человека не в этом, будущее не станет стричь людей под одну гребенку, как это представлялось вам, товарищ Кампанелла…