Я всматривался и всматривался в недвижимость листвы, что застыла в осенних дубах, как в похоронном венке. Неописуемая тишина стояла вокруг: шумела река, шуршала листва под ногами. "Скорей! скорей!" - визжал альфа-самец, изо всех сил колотя в рельсу. "Скорей, скорей!" - кричали с того берега, и барабанщик выстукивал на обезьяньем баре, как на тамтаме, подходящий ритм. Но вдруг, даже не вдруг, а внутри слова "вдруг", что-то, даже не что-то, а что-то, находящееся внутри слова "что-то", - случилось, сдвинулось, произошло: картинка сползла вбок, как отклеилась, зависла на одном уголке, свернулась трубочкой, небеса загнулись по краям, на манер китайской пагоды, альфа-самец замер с занесенным над рельсою ржавым болтом в руке, барабанщик не закончил такт, да и река притихла. И именно в этой, а не в предыдущей тишине родилась еще тишина, и напряглась, и вздулась непомерным пузырем, как жила на Божественном лбу, и, прорвавшись минус-звуком, как разгерметизированный вакуум, родила звук доселе в моей жизни небывалый, живой, множественный и общий, неумолимо близящийся и растущий, как дерево, как лавина, как поток, несущийся на нас, и - ничего, ну ровно ничего не менялось перед глазами: ничто не шевельнулось, ни листок, но глаз было не отвести от этого неописуемого звучания... Нет слов...

3. Петух

...С кем-то мы уже толковали о природе неописуемого? Не Павел Петрович ли то был? Не иначе как. Помнится, мы говорили с ним...

Нас охватывает то неописуемый ужас, то неописуемый восторг.

Взялся - значит, пиши, раз ты такой уж писатель... О чем же и писать, как не о неописуемом? О неописанном - любой напишет, кому оно подвернется. Писатель же задевает за обе эти стены - восторга и ужаса, продираясь в узком коридоре повествования (нэрейшн - это нерроушн, сказал мне как-то англичанин). Мы хотим раздаться вширь: море - кто написал? а горы? а лес? а небо? Тургенев с Буниным поупражнялись, пока у нас было время. Опять же Тернер (по подсказке ПП). Опять же неописуемая тишина: звенели цикады и неумолчно шумел прибой, лопнула струна в тумане, и кто-то жалобно дул в бутылку... Мол, неописуемое так красиво пиши, мол, чем неописуемей, тем красивей. Безобразное, что ли, описуемо? Просто про безобразное можно как бы и похуже написать... А все равно: и красивое - как ..., и безобразное - как ... Без "как" тут никак. Язык же из сравнений не состоит, он из слов состоит. Слова же заключены в словарь. А мы заключены в слова. Муха, так сказать, в янтаре. Так кто же красив янтарь или муха? Из словаря слова исчезают, выпадая в осадок, как в перенасыщенном растворе. Неописуемый зверь - конь - оказался наконец описан: каждому его сочленению подобрали с любовью исконно русское слово. И что же? Лошадь уходит из словаря по частям: сначала пясть, потом берцо, потом цевка, потом бабка, потом венчик, - остались лишь грива да копыта - роговая оболочка. Исчезают, по частям, за конем и корова, и дом, и птицы певчие, и травы. Что за коллективизация такая? Пришли, мол, комиссары и все со двора свели. Так нет, не одни и комиссары... Мы. А слова, что появились взамен, - это уже анонимы, а не слова: что мне от калькулятора с инкассатором? Ни полушки. Ну, самолет хорошее слово... Что увижу я, выглянув не в окошко, а в иллюминатор? Не забор и не курицу - неописуемую красоту я увижу, которой до самолета никто не видел: это розово-белое, сплошное, взбитое, безбрежное, клубящееся, а над ним такое, как бы получше выразить? - синее-синее, голубое-голубое, ну прямо как, ну прямо как... прямо как небо. А где ты летишь-то? А в небе я и лечу. Так что же здесь неописуемого, раз - небо? Какие - облака? Как вата... и - ничего, кроме ваты. Арктика, космос. Ну, напишу я: неописуемая тишина. Неописуемая тишина стояла, напишу. Нет, лучше: тишина стояла. Как-то уже емче. Мол, как столб. Или как жара. Еще лучше, чтобы столб стоял, как тишина. Столбу это больше идет. Или жара стояла столбом. Может, достаточно: тишина. Тишина, и все тут.

Тишина.

Однако неописуемая.

"Ну а в комнате нашей, как прялка, стоит тишина..."

Значит, все-таки описуемая?

А прялка?.. В каком словаре вы вскоре отыщете это слово?

Да и тишины не найдете.

Пока она не наступит на вас окончательно. Как слон.

Тишина наступила, как слон... Хорошо ли это?

А вот это не хорошо... ,

Прошел год, а я так и стоял на склоне этой дубовой горы, поджидая. Страна очнулась, озираясь окрест и не узнавая: кто такие? Все-таки она не пережила 1984-й... С утра она начала новую жизнь: запретила себе опохмелиться и вырубила виноградники. Не имело смысла возвращаться в Тамыш: по знаменитым газонам валялись изрубленные змеевики. Огненное сердце двора было вырвано. Население выкапывало оружие и в тех же грядках хоронило самогонные аппараты. У Зантариев-седьмых или пятых, Зантария-пятый или седьмой, из сладко пахнувшего керосином обреза в упор пристрелил участкового во время демонтажа им установки.

Ехать в Тамыш уже не имело смысла, потому что теперь можно было ехать в Америку. Там мы отдыхали от всего, повествуя обо всемю. Что они в этом понимали?..

"Так прошло еще пять лет, пролетело сто ракет", - пятилетний сын Даура уже сочинял прекрасные стихи, а я все стоял в обезьяньей роще, не трогаясь с места. Пить, конечно, наладились, но лоза была уже вырублена, а оружие выкопано. История вырывала страницы из моего ненаписанного сочинения одну за другой. Как только стало можно, шутить стало неохота, и люди начали понемногу убивать друг друга. Это только вначале казалось, что шутить перестали, потому что объявилась надежда. Все мои предчувствия обратились реальностью, и я опоздал с пророчеством. Про "рафик" - с армянином и грузином, евреем и русским - стало рассказывать неуместно, а что я еще знал? Про обезьян - я плохо знал. Запоминая, я постарался пропустить мимо ушей. Краткого знакомства с вожаком и более короткого с альфа-самцом - явно не хватало. С годами я уже не бьи уверен и в том, что их зовут именно гамадрилами, а не иначе. Ну как вы станете писать о племени, не зная даже его имени? Они же не американцы...

И почему все так плохо, когда все наконец у меня хорошо? Вошли, как всегда, без приглашения, но трезвые и выбритые, поорудовав с утра щеточкой из-под ногтей, пахнущие мэйд ин Гонконг, и сказали: все можно. А что можно, не сказали. Мол, можете теперь писать ваших "Обезьян"... а кому они, на три буквы, нужны!

Лучше бы они не улыбались. Вошли с ласковыми улыбками тигров, отперли клетку... Зоопарк оказался не снаружи.

Где мои Солдаты Империи?

Где Дрюнечка? - торгует кошмариками у Бранденбургских ворот. Где Глаз? выпустил свой бестселлер в Париже. Где Бомж? - на яхте в Средиземном море с интеллигентным другом. Где Зябликов? - сбежал в Монголию. Где Братья-изобретатели? - открыли патентное бюро совместно с одним из эмиратов. Миллион Помидоров? - ревизует ларьки. Эйнштейн? - моет посуду в Принстоне, Один Салтык поет свои прежние песни. И полковник Адидасов - в прежней должности.

Я ли вывел их на берег Понта? Они ли сгорели в пожаре?

Где мои Живые Души?

Над чем смеетесь? Не над телевизором же... Над собою? Прошелся тапочками по Империи и плачу, как Гоголь. Товарищи! мы вступили в новый исторический период: свободы смеха над самими собой.

Они добились своего: ОН сгорел в этом пожаре, и я стал спиваться в одиночку. Он или я? Остался, как Робинзон без Пятницы. Не шутка простоять семь лет не сходя, все в той же звонкой роще - ни снег не пошел, ни лето не наступило. С осенней роскошью пустоты внутри. А кругом - одни перемены! Дом наконец, жена, ребенок - вернулся из Америки на дачу... вот только картошку выкопаю и в Париж махну. Гласность. Немота, охватившая...

Полнота. Пустота. Ни строки. Что я без него?Что Пятница без Робинзона... Сдался. Присоединился к стаду. Поспешающий перед стадом вожак продолжает выкатывать перед собой некое обезьянье дао. Если кто-нибудь подумает, что я знаю, что это такое, ДАО, то это Дальневосточная Автономная Область...