— Вы несправедливы, капитан. А я пытаюсь найти с вами общий язык. Насчет похорон… Я похоронил Арнима фон Кольбатца здесь, поскольку мне казалось, что он должен покоиться именно здесь. В конце концов, на кладбище Колбача лежит несколько поколений его предков. — Лицо историка выражает столь глубокую уверенность в собственной правоте, что я не могу удержаться от улыбки.

— С точки зрения тех, кто трепетно чтит священные традиции, вы абсолютно правы, доктор. Но сектор внутренних дел местного народного Совета отнесся бы к данному вопросу несколько иначе. Ведь покойный был иностранным подданным, доктор! Без уведомления представителей власти о его смерти, доктор? — Я говорю тоном укоризны, и Бакула покорно меня слушает.

— Это дошло до меня с некоторым опозданием. И потому я уведомил милицию.

— Очень хорошо, что вы поступили именно так. А гроб? Наверное, вы его доставили из Варшавы самолетом? — Я старался оставаться серьезным. — Во всяком случае, гробы не относятся к числу дефицитных предметов потребления.

Бакула прекрасно владеет собой.

— Нет, уважаемый пан капитан. Гроб находился в замке. Это очень старый гроб. Он стоял в подвале. Фрич мне про него рассказал.

— То есть можно сформулировать так: невероятно счастливое стечение обстоятельств! Кладбище — за окном, гроб — под полом, недоставало только покойника. Всевышний не признает незавершенности, поэтому послал вам его… Пан Бакула, не рассказывайте сказок. Меня сейчас не интересуют обстоятельства смерти Арнима фон Кольбатца. Прошу ответить на один вопрос: почему Иоганн Кольбатц в шестнадцатом веке повесился в башне?

Я попал в точку. Бакула вскакивает, но тут же возвращается в кресло.

— Теперь я вас уже не понимаю. Какое отношение к покойному имеет Иоганн фон Кольбатц? Мне кажется, что вы, как следователь…

— У нас взаимное непонимание, доктор. Видимо, в вашем сознании укоренилось ложное представление о работе уголовного розыска. Уверяю вас, что эпоха индивидуалистов-любителей угасла еще полвека назад. Современный следственный аппарат функционирует коллективно. И в то время, как члены этого коллектива делают вскрытие или занимаются химическим выявлением следов, шеф группы, или в данном случае моя скромная особа, может спокойно посвятить себя историческим изысканиям. Например, рассуждениям о чудесных волосах Анны Хартман. A propos, доктор, почему Анна на портрете держит в руке рукопись? Что это за бумага?

— Не знаю. Так захотел художник.

— Или тот, кто заказывал портрет. Однако вернемся к Иоганну. Не кажется ли вам, что в этом замке слишком много лиц умерло насильственной смертью? Иоганн, затем Каспар, застреленный и повешенный капитаном Хартом…

— Откуда вы знаете о Харте? — быстро спрашивает Бакула.

— А вы?

— Это моя профессия, — медленно отвечает он.

— А я в данной сфере — любитель-коллекционер. Давайте перестанем играть в прятки, доктор. Подобная игра ни к чему не приведет.

— Поскольку вы обращаетесь за исторической информацией к таким некомпетентным особам, как старый Фрич, я не могу относиться серьезно к вашему намерению познакомиться с колбацким прошлым. Можно только пожалеть, что вы не выслушали еще и пани Ласак. Она очень любит рассказывать истории о духах в комнате со стульями. О часах…

— …и падающих со стола тарелках. Правда, доктор? — Я внезапно вклиниваюсь в его речь и вижу, как Бакула прячет глаза, избегая моего взгляда. — В связи с вышеизложенным именно вас, как особу компетентную, я прошу ответить: почему повесился Иоганн Кольбатц? И пожалуйста, приступайте к освещению проблемы. У нас немного времени. Утром я должен уехать.

— Не закончив следствия?

— Если вам угодно — да. Не закончив следствия. В мои обязанности входит осмотр места происшествия и опрос свидетелей. То есть предварительное расследование. Следствие будет вести прокуратура, пан доктор Бакула.

— Ах так… — Историк вынимает руки из карманов, и его узкие ладони начинают блуждать по обивке кресла. У меня возникает впечатление, что его руки живут обособленной, отдельной жизнью. Они ищут какой-то неизвестный предмет, который можно сжать так сильно, чтобы он рассыпался на отдельные атомы.

Я протягиваю Бакуле сигареты.

— …Итак, пан капитан, вы хотите знать, почему Иоганн Кольбатц, сын Матеуша из Колбача и Анны Хартман, покончил жизнь самоубийством… Гм… Можно этот случай рассматривать двояко. Субъективистский метод исследования, к которому еще обращаются некоторые историки, привел бы к следующему выводу: Иоганн Кольбатц покончил самоубийством потому, что не мог пережить краха крупнейшего банкирского дома Северной Европы, а также еще и по другой причине. Он был сангвиником, то есть действовал, подчиняясь давлению фактов, а не в соответствии с их анализом. Точка.

Я поднимаю руку, как школьник на уроке.

— Пан доктор, извините, что я вас перебиваю. Вы уверены, что это было самоубийство?

— Не знаю.

— Ах так… Прошу вас продолжать.

— …И вместе с тем, если прибегнуть к методу исследования, который опирается на объективное рассмотрение тогдашних общественных, экономических и политических отношений, можно получить другой ответ. Не Иоганн Кольбатц умер. В его лице погиб юный капитал. Теперь, пожалуйста, выбирайте. Конкретные же обстоятельства случившегося были таковы. А им предшествовали известные историкам события семнадцатого марта тысяча пятьсот шестьдесят первого года. Все дальнейшее — крушение семьи, смерть, упадок фирмы — началось именно с той ночи. Семнадцатого марта приехал на Паненскую улицу, номер тридцать четыре сам канцлер короля польского. Зыгмунт Август брал деньги где только было можно. У Фуггеров, у Лойтцев, у Фельдштадтов. Словом, королевские гонцы разъезжали от Лиона до Аусбурга и Гданьска, сулили земли и привилегии, занимая тысячи талеров, нужные для того, чтобы вести Лифляндскую войну. Если вы помните, Лойтц за то, что ссудил свои талеры, получил даже адмиральский титул, концессию в Величе, освобождение от пошлин на Варте — словом, окупил каждый талер в тысячекратном размере. Иоганну же посулили нечто гораздо большее, прошу обратить на это внимание. Королевский канцлер приехал в ночь с шестнадцатого на семнадцатое марта в карете, запряженной шестеркой лошадей. С Иоганном Кольбатцем он беседовал в той самой комнате, где умер основатель рода Матеуш Колбач. Я перерыл все документы той эпохи и достоверно знаю, что королевский представитель обещал Кольбатцу исключительное право на торговлю в Новгороде, Пскове и — вы мне не поверите — в Москве! Да, да, и в Москве. Как только Зыгмунт Август победит Ивана Грозного в Лифляндской войне. Прошу прощения, вы разрешите мне вытащить микрофон?

Бакула протягивает руку к подсвечнику, тому самому, в виде дорической колонны, и вынимает из-за него пластмассовый микрофон магнитофона.

— Я знаю, что вы записываете все беседы, но мне нечего скрывать.

— Это вам не помешает, доктор?

— Напротив. Итак, вернемся к ночи шестнадцатого на семнадцатое марта. Иоганн сначала, как зафиксировано в родовой хронике, ответил на просьбу о займе так: «Король польский мне не брат и не сват и пусть на славянское происхождение моего покойного отца не ссылается, ибо в делах это никакого значения не имеет». Если он действительно послал такой ответ, то можете себе представить, как мог ответить его адресат, который славился несдержанностью, хотя был и политиком и дипломатом. Короче говоря, Иоганн под королевское слово и вексель ссудил Зыгмунту Августу сто тысяч талеров наличными, которые выплатили банкирские дома в Гданьске и Амстердаме. В хронике, которую вел один голландский еврей, некий Якуб ван Гот, можно прочитать, что «от короля французского Иоганн Кольбатц получил разрешение торговать солью, от Альбрехта Прусского имел документ, дозволяющий свободно провозить товары через города, от русского короля Ивана ему разрешено строить крепости и поставлять орудия, а также производить порох и свободно вывозить товары из Новгорода…» И так далее. А король польский удостоил Иоганна собственноручной распиской и пресловутой синицей в небе. Куском пергамента с двумя сургучными печатями. Вы тут хоть что-нибудь понимаете? Я, честно говоря, нет. Либо все-таки сыграло свою роль славянское происхождение Иоганна, либо он строил далеко идущие планы, простиравшиеся до московских стен.