М и р з а я н (дрожащими руками сворачивает папиросу). Поверишь, с утра ни одной затяжки. (Увидел китель комдива.) Э, что же вы молчите? Можно поздравить?

Стук в дверь. Вошел Володя. Ему лет тринадцать, но

фронтовая жизнь придала ему черты ранней зрелости и

даже суровости. Голос у него ломается - матросская

зычность сменяется совершенно детскими интонациями.

Он по-ребячьи увлечен строевой обрядностью.

В о л о д я. Товарищ гвардии старший лейтенант, разрешите обратиться?

С т о л я р о в. Обращайтесь, юнга Быстров.

В о л о д я. Вас спрашивает капитан медицинской службы Лебедева.

С т о л я р о в. Просите. Всё?

В о л о д я (совсем другим тоном). Дядя Юра, дай закурить...

С т о л я р о в. Что-о-о-о? Вон отсюда! (Шутя замахивается на него сапогом.)

В этот момент вошла Лебедева. При ее появлении все

офицеры встали. Лебедевой лет тридцать, может быть,

немного больше. Можно не признавать ее красивой, но в

ней видны ум, характер, женственность, а это важнее.

Ее манеры представляют смесь изящества и некоторой

грубоватости, свойственной женщинам, которым

приходится вести вполне мужской образ жизни. Одета в

обычную, хорошо сшитую морскую форму, поверх которой

наброшен мокрый плащ-палатка.

Л е б е д е в а. Я могу войти?

С т о л я р о в (пряча сапог, смущенно). Да, пожалуйста. (Володе.) Вы свободны, юнга Быстров.

И когда за Володей закрывается дверь:

Оперативный дежурный гвардии старший лейтенант Столяров к вашим услугам.

Л е б е д е в а. Здравствуйте. Лебедева.

С т о л я р о в. Разрешите вам представить моих товарищей - командиров гвардейских кораблей.

Все здороваются очень почтительно.

Присаживайтесь, пожалуйста. Отдохните.

Лебедева села.

Ну как, доктор? Заштопали нашего немца?

Л е б е д е в а. Там нечего штопать. Несколько легких ожогов и ссадин. Простейшая перевязка. Не понимаю, зачем я вам понадобилась?

С т о л я р о в. Приказание комдива. Немец может дать очень ценные показания.

Л е б е д е в а. Мне бы не хотелось задерживаться. Я могу получить катер?

С т о л я р о в. Благоволите немного обождать. Комдиь приказал задержать вас до его возвращения.

Л е б е д е в а. Вот как - он приказал? Вероятно, он забыл, что я у него не служу.

С т о л я р о в (мягко). Это точно. Но мы - служим.

Л е б е д е в а. И долго мне придется ждать?

М и р з а я н. Комдив уже здесь. Мы вас очень просим - посидите с нами пять минут, побеседуйте.

В е р е в к и н. Снимите плащ. Разрешите я вам помогу...

К о л о д у б. Дозвольте мне. Я просушить повешу.

С т о л я р о в (после некоторого колебания достает заветную жестянку). Вы курите?

Л е б е д е в а. Спасибо. Что это у вас? Выбросьте немедленно эту мерзость. (Вынула из чемоданчика завернутую в газету сотню папирос.) Курите, пожалуйста, товарищи.

Общее оживление.

К о л о д у б. Дозвольте взглянуть на газетку?

Л е б е д е в а. Старая.

К о л о д у б. Это ничего.

М и р з а я н. Разрешите от лица офицеров гвардейского дивизиона принести вам глубочайшую и искреннюю благодарность.

Л е б е д е в а. Как торжественно!

М и р з а я н. Вы поймите нас. Мы, так сказать, островные жители, скромные пахари моря, пасынки в нашей славной морской профессии...

С т о л я р о в. Я попросил бы вас...

М и р з а я н. Хорошо, скажем мягче: чернорабочие флота, незаметные труженики. В течение длительного периода времени мы были лишены печатного слова и курева, что, как известно, ожесточает нравы и подвергает мыслящую личность опасности духовного одичания. Но дороже всего для нас не эти щедрые дары, а ваша беседа. Ничто не действует столь облагораживающе на эти загрубелые, но чистые души, как общество женщины. И вот явились вы и сразу, как добрая фея...

Л е б е д е в а. Я совсем не добрая фея. Я очень зла. (Взглянув на часы.) Вы милые люди, и в другое время я с удовольствием поболтала бы с вами. А сейчас - вы извините меня - я с трудом сдерживаюсь, чтобы не сказать какую-нибудь грубость.

С т о л я р о в. Понимаю. Чаю хотите?

М и р з а я н. Может быть, стакан вина?

Л е б е д е в а. Благодарю, ничего не хочу. (Оглядывает комнату.) Почему в комнатах, где живут одни мужчины, всегда так неуютно?

В е р е в к и н. Какой там уют! Мы народ бродячий - сегодня здесь, а завтра высадим десант на какой-нибудь остров Эн и - готово дело перебазировались.

С т о л я р о в. Нам обрастать нельзя - мы в Берлин торопимся.

К о л о д у б (углубившись в газету). Эге!

В е р е в к и н. Что "эге"?

К о л о д у б. Про нашего комдива.

В е р е в к и н. Дай сюда.

К о л о д у б. Дочитаю - дам.

С т о л я р о в. Скажи хоть, что пишут?

К о л о д у б. Пишут - правильно.

М и р з а я н. Дай - вслух прочитаю. С выражением.

К о л о д у б. Отстань.

Л е б е д е в а. У меня такое впечатление, что вы все влюблены в вашего комдива. Что он, действительно так хорош?

М и р з а я н. Старик, отвечай. К тебе женщина обращается.

К о л о д у б (поднял глаза от газеты). Комдив? (Подумал.) Ничего. (Еще подумал.) Ничего. Заслуживает внимания.

Л е б е д е в а. Любопытно. Теперь уже мне самой хочется дождаться вашего командира. Кстати, я хочу его спросить...

Б а к л а н о в. О чем?

При появлении Бакланова все офицеры поднялись со

своих мест. Комдиву немного за тридцать, у него

мужественное лицо со шрамом, который его не портит.

Глаза глубокосидящие, дерзкие, легко загорающиеся и

так же быстро гаснущие. Манера говорить властная, но

не резкая, а, пожалуй, даже вяловатая, с ленцой,

вполголоса. Манера, конечно, обманчивая, свойственная

многим людям, привыкшим часто находиться в состоянии

большого напряжения. Одет, как и все командиры, в

куртку с капюшоном и сапоги. Вместе с ним вошел и

остановился в дверях Маликов.

С т о л я р о в. Товарищ капитан третьего ранга...

Б а к л а н о в. Все в академию готовитесь, товарищ начальник штаба? Уж заговариваться начали?

С т о л я р о в. Никак нет. Разрешите продолжать?