— Вы мне осточертели, — сказал Жуйживьом. — Где вы это вычитали?

— В этой книге, — сказал практикант, показывая «Курс арифметики» Браше и Дюмарке.

Жуйживьом выхватил книгу из рук студента и вышвырнул ее вон. «Арифметика» шлепнулась в кювет, разбросав вокруг фонтаны светящихся искр.

— Ну вот, — захныкал практикант, — Браше и Дюмарке теперь погибли. — Он горько заплакал.

— Ничего, не впервой, — сказал Жуйживьом.

— А вот и нет! Браше и Дюмарке... их все любят. Я знаю, вы нарочно на них порчу наводите. Между прочим, это подсудное дело.

— А колоть стрихнин ни в чем не повинному стулу — это не подсудное дело? — строго спросил профессор.

— Это был не стрихнин, — зарыдал практикант. — Это была метиленовая синь.

— Да какая, к черту, разница! — рявкнул Жуйживьом. — И вообще, кончайте меня доставать, а не то вам же хуже будет. Учтите, я очень злой, — и он засмеялся.

— Это правда, что вы злой, — сказал практикант, хлюпая носом и утираясь рукавом. — Вы старый, гнусный тип.

— Я умышленно стал таким, — сказал Жуйживьом. — Это месть. Потому что Хлоя умерла[30].

— О, постарайтесь не думать об этом, — сказал практикант.

— Не могу не думать.

— Тогда почему вы всегда носите желтые рубашки?

— Не ваше дело, — сказал Жуйживьом. — Пятнадцать раз на дню я повторяю одно и то же, а вы опять за свое.

— Терпеть не могу эти желтые рубашки. С ума можно спятить — смотреть на них с утра до вечера.

— Лично я их не вижу, — сказал Жуйживьом.

— Вы не видите. А мне каково?

— На вас мне плевать. Вы ведь подписали контракт, не так ли?

— Это что, шантаж?

— Да нет, какой еще шантаж! По правде говоря, вы мне нужны.

— Медицине от меня никакой пользы.

— Это точно: пользы никакой, один только вред, — согласился Жуйживьом. — Но мне нужен крепкий парень крутить пропеллер на авиамоделях.

— Крутить пропеллер несложно, — сказал практикант. — Вы могли бы взять кого угодно. Мотор обычно заводится с полоборота.

— Вы так думаете? Когда имеешь дело с двигателем внутреннего сгорания — согласен, с полоборота. Но я использую также каучуковые двигатели. Знаете, что это такое, — завести каучуковый двигатель в три тысячи оборотов?

Практикант заерзал на своем сиденье.

— Есть разные способы, — сказал он. — Дрелью это раз плюнуть.

— Дрелью нельзя. Пропеллер сломается.

Студент насупился, забившись в кресло. Плакать он уже перестал и только бурчал что-то.

— Чего? — спросил Жуйживьом.

— Ничего.

— Из ничего и выходит ничего, — заметил профессор.

Видя, что практикант отвернулся к окну и притворяется спящим, Жуйживьом снова засмеялся, прибавил газу и запел что-то веселое.

Солнце поменяло положение, и лучи его косо падали на автомобиль. Стороннему наблюдателю, помещенному в адекватные условия, машина могла бы показаться сияющей точкой на черном фоне — так умело Жуйживьом претворял в жизнь принципы ультрамикроскопии.

Корабль шел вдоль дамбы, набирая скорость и готовясь покинуть бухту. Он был доверху набит оборудованием и людьми для Экзопотамии и почти садился на дно, оказываясь в провале меж двух волн. Рошель, Анна и Анжель занимали на его борту три неудобные каюты. Коммерческий директор Робер Гундос де Хватай пока что воздержался от путешествия и должен был прибыть в Экзопотамию, когда строительство дороги будет закончено; в настоящее время он получал жалование, не меняя своего местонахождения.

Капитан метался по нижней палубе, ища рупор для отдания команд. Ему никак не удавалось прибрать его к рукам. Если корабль, не получив никаких команд, будет идти прежним курсом, то неизбежно разобьется о риф Волчок, известный своим коварством. Наконец капитан увидел рупор за сложенным канатом: тот притаился в засаде и ожидал, чтобы какая-нибудь чайка подлетела поближе. Схватив беглеца, капитан грузно затопал по коридору, вскарабкался на лестницу, оттуда на палубу и в конце концов очутился на капитанском мостике. Он успел как раз вовремя: корабль подходил к Волчку.

Высокие пенистые волны бежали одна за другой. Корабль медленно скользил по воде, правда не в том направлении, куда держал курс, что не способствовало увеличению скорости. Свежий ветер, пропитанный запахом йода и ихневмонов, метался в закоулках ушной раковины рулевого, производя звук, близкий к ре диез и нежный, как пение кулика.

Экипаж не спеша переваривал суп из морских гребешков, плавников, а также лап и хвостов; всю эту снедь капитан получал от правительства по специальному разрешению. Беспечные рыбы то и дело бились головой о корабельную обшивку, вызывая неослабный интерес у некоторых пассажиров, путешествовавших по морю впервые. В их числе оказались Олив и Дидиш. Олив была дочерью Марена, а Дидиш — сыном Карло. Марен и Карло составляли исполнительную бригаду, набранную Компанией для практического осуществления строительных работ. Были у технических исполнителей и другие дети, но они останутся до поры до времени где-нибудь в меандрах корабля, занятые созерцанием всевозможных предметов, являющихся частью корабля либо их самих. Сопровождал технических исполнителей старший мастер по имени Арлан[31]. Большая сволочь.

Форштевень мял волны, как пестик — пюре: торговое назначение судна подразумевало весьма умеренную скорость. На зрителей тем не менее корабль производил элегантное впечатление — вероятно, вследствие того, что вода в море соленая, а соль, известное дело, очищает. Чайки, как водится, галдели не переставая и забавлялись, описывая вокруг грот-мачты крутые виражи. Затем они уселись рядком на четвертой рее — что вверху слева — полюбоваться, как баклан будет совершать пробный полет на спине.

В это время Дидиш как раз демонстрировал Олив хождение на руках. Это так смутило баклана, что он устремился ввысь, но, перепутав направление, со всего маху врезался головой в доски капитанского мостика. Раздался резкий звук удара. От боли баклан зажмурил глаза и выпустил из клюва струйку крови. Капитан обернулся и, пожав плечами, протянул ему свой грязный носовой платок.

Олив заметила упавшего баклана и побежала спросить, нельзя ли взять его на руки. Дидиш все еще ходил вниз головой. Он окликнул Олив, собираясь выкинуть очередное коленце, но девочки рядом не оказалось. Дидиш встал на ноги и непринужденно выругался; это было грубое, и все же не лишенное известных достоинств ругательство. Он побрел за Олив, но не особо спешил; женщины вечно паникуют без причины. Приблизительно через каждые два шага Дидиш шлепал по перилам грязной ладонью, извлекая из металла красивый вибрирующий звон. Ему даже захотелось спеть что-нибудь.

Капитан страшно любил, когда к нему приходили поболтать. Прежде всего потому, что терпеть не мог маячившую впереди скалу, а еще потому, что разговаривать с капитаном при исполнении строго запрещено. Он улыбнулся Олив. От его внимания не укрылось, что у нее стройные ноги, непослушные светлые волосы и облегающий свитер, а под ним два молодых бугорка, которыми младенец Иисус наградил девочку три месяца назад. Как раз в этот момент корабль поравнялся с Волчком, и капитан поднес рупор к губам, чтобы Олив и Дидиш, чья макушка уже показалась над железными ступеньками, могли на него полюбоваться. Он начал громко выкрикивать команды. Олив, правда, ничего не понимала, а у баклана и без того смертельно болела голова.

Капитан опустил рупор и с довольной улыбкой глянул на детей.

— Кого вы зовете? — спросила Олив.

— Зови меня просто «капитан», — ответил капитан.

— Но вы сами кого зовете? — снова спросила Олив.

— Потерпевшего кораблекрушение, — объяснил капитан. — Он сидит на Волчке.

— А что такое Волчок, капитан? — спросил Дидиш.

— Это большущая скала.

— Он что, всегда там? — спросила Олив.

— Кто?

— Потерпевший, — объяснил Дидиш.