Лунной ночью, сидя в театре Диониса, мы услышали звонкий голос мальчика, который пел с таким трогательным неземным оттенком, какой бывает только у детей. Скоро к нему присоединился второй, а затем и третий голос. Мальчики пели старинную греческую песню, и мы слушали, точно заколдованные. «Так должны были петь мальчики в древнегреческом хоре», – заметил Раймонд.

На следующий вечер концерт повторился, на третий под влиянием щедро розданных драхм хор увеличился, и постепенно все афинские мальчики стали собираться в театре Диониса, чтобы петь нам при лунном свете. Наши юные певцы навели нас на мысль попытаться возродить прежний греческий хор. Мы каждый вечер устраивали конкурсы в театре Диониса, выдавая награды за самые древние греческие мелодии. Мы также заручились услугами профессора византийской музыки. В конце концов, у нас составился хор из десяти мальчиков, обладавших самыми чудными голосами в Афинах. Молодой студент, тоже изучавший древнегреческий язык, помог нам разучить с хором «Взывающих» Эсхила. Хоры эти, вероятно, самые красивые из когда либо написанных. Один, особенно запечатлевшийся в моей памяти, описывает ужас дев, собравшихся вокруг алтаря Зевса, ища защиты от братьев-кровосмесителей, гнавшихся за ними через море.

Таким образом мы углубились в собственную работу: отдавались занятиям в Акрополе, наблюдали за постройкой Копаноса и принимали участие в хорах Эсхила. Удовлетворяясь редкими экскурсиями в соседние деревни, мы ничего большего не желали.

Сильнейшее впечатление произвело на нас чтение «Элевзинских мистерий». «Язык смертного не может разглашать эти тайны, но благословен тот, чьи глаза видели их; судьба его после смерти не будет походить на судьбу других людей!»

В один прекрасный день мы поехали в Элевзис, отстоявший на 13,5 миль от Афин. С голыми ногами, обутыми в одни сандалии, мы, танцуя, стали спускаться по белой пыльной дороге, которая ведет к морю мимо древних рощ Платона. Мы танцевали, а не шли, потому что хотели умилостивить богов. Мы миновали маленькую деревню Дафнис и часовню Хагиа Триас. В просвете между холмами мелькнуло море и остров Саламис. Мы на минуту задержались, чтобы возобновить в памяти знаменитую битву при Саламисе, где греки разбили персов с Ксерксом во главе. Мы действительно танцевали всю дорогу и только раз остановились у маленькой христианской церкви, где греческий священник, который с растущим изумлением наблюдал за нашими танцами, пригласил нас зайти и попробовать его вина. В Элевзисе мы провели два дня и познакомились с его тайнами. На третий день мы возвратились в Афины, но не одни. Нас сопровождали тени любимых авторов: Эсхила, Эврипида, Софокла и Аристофана.

Нас больше не тянуло к странствиям. Мы попали в нашу Мекку, великую Элладу. С тех пор я отдалилась от первого чистого поклонения перед мудрой Афиной Палладой и во время последнего посещения Афин, сознаюсь, меньше интересовалась культом богини, чем лицом страдающего Христа в часовенке Дафниса. Но в те времена, в весну нашей жизни, Акрополь являлся для нас исключительным источником радости и вдохновения. Мы чувствовали себя слишком сильными и самоуверенными, чтобы понимать жалость.

Мы каждое утро поднимались на Пропилеи и скоро знали всю историю священного холма. Мы брали с собой книги и старались проследить судьбу каждого отдельного камня, изучая одновременно взгляды выдающихся археологов о происхождении и значении некоторых знаков и предсказаний. С помощью нашего студента мы из двухсот ободранных афинских уличных мальчишек выбрали десять, обладающих райскими голосами, и стали их обучать пению в хоре. В обрядах греческой церкви мы нашли строфы и антистрофы такой законченной гармонии, что были, по нашему мнению, гимнами Зевсу-Отцу, Громовержцу и Защитнику. Их, вероятно, заимствовали первые христиане и превратили в гимны Единому Богу. В афинской библиотеке мы нашли различные труды о старой греческой музыке, в которой обнаружили точно такие же созвучия и интервалы. Это открытие повергло нас в состояние лихорадочной восторженности.

Именно нам было суждено вернуть миру через две тысячи лет эти потерянные сокровища. Гостиница, в которой мы жили, любезно предоставила мне большую залу для занятий, где я работала каждый день. Я проводила часы, подбирая для хора «Взывающих» движения и жесты, навеянные ритмом музыки греческой церкви. Мы так углубились в нашу работу и настолько свято верили в свои теории, что не заметили комичности смешения различных религиозных выражений.

Тогда Афины, как и обычно, были охвачены революционным брожением. В данном случае революция основывалась на разнице во мнениях королевского дома и студенчества относительно того, какой язык должен быть принят на сцене: древний или новогреческий. Толпы студентов ходили по улицам с знаменами, требовавшими введения древнегреческого языка. В день нашего возвращения из Капаноса демонстранты окружили наш экипаж и приветствовали наши туники, приглашая присоединиться к их шествию, что мы охотно исполнили из любви к древней Элладе. После этой встречи студенты решили устроить представление в городском театре. Десять греческих мальчиков со студентами во главе, одетые в пестрые, свободно ниспадающие хитоны, пели на древнегреческом языке хоры Эсхила, а я танцевала, что вызвало бурю восторга среди студентов.

Когда король Георг услышал про манифестацию, он выразил пожелание, чтобы спектакль был повторен в Королевском театре. Но это представление в присутствии двора и иностранных посольств не вызвало такого пылкого энтузиазма, который царил в народном театре у студентов. Аплодисменты рук, затянутых в белые лайковые перчатки, не вдохновляли. Когда король Георг прошел за кулисы в мою уборную, чтобы пригласить посетить королеву в ее ложе, я тотчас заметила, что у них не было настоящей духовной любви к моему искусству и понимания его, хотя они и казались очень довольными. Балет всегда будет избранным видом танца для коронованных особ.

Все эти события произошли как раз тогда, когда я сделала печальное открытие, что наш счет в банке постепенно иссякает. Ночью, после представления в королевском театре я не могла уснуть и на заре отправилась совершенно одна в Акрополь, где танцевала в театре Диониса, чувствуя, что это в последний раз. Затем поднялась на Пропилеи и остановилась перед Парфеноном. Внезапно мне показалось, что все мои мечты разлетелись, точно мыльный пузырь, и я ясно поняла, что мы только современные люди и всегда ими останемся. Чувства древних греков нам будут чужды, несмотря ни на что. Храм Афины, возвышавшийся передо мною, был воздвигнут для других времен и людей. Я была всего-навсего американкой с шотландской и ирландской кровью, которая, пожалуй, была ближе к краснокожим, чем к грекам. Дивный мираж одного года, проведенного в Элладе, вдруг рассеялся, звуки византийско-греческой музыки становились все слабее и слабее, и все покрывалось громкими аккордами смерти Изольды, звучавшими в моих ушах.

Три дня спустя, провожаемые восторженной толпой и плачущими родителями десяти греческих мальчиков, мы сели в венский поезд. На вокзале я завернулась в бело-голубой греческий флаг, а десять греческих мальчиков, вместе с народом, запели чудный греческий гимн. Когда я оглядываюсь на этот проведенный в Греции год, я нахожу действительно прекрасным это усилие перенестись на две тысячи лет назад к той красоте, которой, быть может, мы не поняли, как не понимают ее и другие.

Так мы покинули Элладу и утром приехали в Вену с хором греческих мальчиков и их византийским наставником.