В-третьих, Тургений был против.

– А я хочу на материк и не хочу на Куриллы! – категорически заявил он. – Что я там не видел? У меня морская болезнь, я давеча блевал с высоты!

– Не ты один! – огрызнулся Сууркисат. – А у бати открытие!

Подумаешь, блевал он. А я, может быть, еще больше твоего! А батя и подавно!

– Почему? – смутился астроном.

– Ну ведь ты старше нас!

Не поспоришь, логика у ребят железная.

– Но почему мы должны туда ехать? – продолжал возмущаться Тургений.

– С чего ты взял, что оно твердое? Почему тогда не падает?

Трефаил посмотрел на Хольмарка:

– Бать, ну объясни ты еще раз, для тупых.

Унд Зыпцихь вздохнул, и уже в третий раз – не без удовольствия, надо признать, – повторил историю открытия.

В течение длительного времени наблюдая за звездным небом, Хольмарк обратил внимание, что на небосводе время от времени вроде как появляется угольный налет. Конечно, можно было бы списать все на облака угольной пыли, нависающие над Архипелагом с незапамятных времен. Однако старый астроном не был бы ученым, если бы не проверил свои догадки сто сорок раз. Потом столько же раз перепроверил. На формулировку открытия, способного перевернуть мир и завоевать

Шнобелевскую премию, Хольмарку понадобилось чуть меньше тридцати секунд. Открытие века звучало гениально просто: “Небо твердое”.

Соперничать с ним по краткости мог только Альберт Однокамушкин со своим набившим оскомину “Е равно эм це квадрат”, но что это значило

– не знал, пожалуй, и сам Альберт.

Только не подумайте, пожалуйста, что Хольмарк вот так взял да и сбрендил. Пятьдесят лет в добровольной изоляции – это, конечно, на психике сказывается не самым лучшим образом, но с другой стороны – такие вот отшельники и двигают науку вперед. Он мог, конечно, пересидеть за работой и потом понять, что сил добежать до туалета у него нет и выход остается один: отлить прямо в распахнутое окно. Но такое, признайтесь, случается со всеми увлеченными натурами… По крайней мере во всем остальном Ванзайц был совершенно адекватен, и вменяемость его сомнению не подвергается. Так что твердость, то есть, если выражаться научным языком, механическая непроницаемость неба, а также его сферичность теоретически доказаны человеком на сто процентов психически здоровым и здравомыслящим. Хотя, сделав это открытие, Хольмарк почувствовал, что кто-то дал ему в руки по дамскому вееру и выдернул из-под ног табуретку – мол, лети. А лететь всегда очень трудно, особенно если не знаешь, как это делается.

Лет десять у Ванзайца ушло только на то, чтобы установить: наблюдаемые им атмосферные явления не являются доселе неизвестным дефектом оптики или же атмосферной аномалией. И когда наконец подтвердилось, что все, что Хольмарк видел в свой телескоп, – не брак, настал черед собственно исследовательской работы.

Налет пыли на участке неба, который наблюдал астроном, принимал всегда одну и ту же очевидную форму. Едва проходил дождь или после долгого заморозка случалась оттепель, а порой – вследствие ураганных ветров пыль с поверхности неба исчезала. Но не проходило и недели, как замкнутые контуры на небе проявлялись снова, когда резко очерченные, когда слегка размытые. Но даже и тогда Ванзайц не доверял оптике, протирал линзы, и только случай подтвердил все его гипотезы. Совсем недавно, увеличив мощность телескопа, Хольмарк решил понаблюдать за Луной. И то, что он увидел, повергло старого астронома в состояние, близкое даже не к клинической смерти, а к вскрытию: по Луне ползали друг за другом три таракана.

Поначалу Хольмарк просто не поверил глазам. Трижды протер окуляры и прочие детали телескопа, но при повторном взгляде на небо видение не исчезло: тараканы нагло продолжали ползать по небесному телу, иногда ненадолго выползая за границу света, но всякий раз возвращаясь обратно.

Конечно, может, это были и не тараканы, а более благородные насекомые, однако от этого Хольмарку легче не становилось. Он бы с радостью отказался от дальнейших исследований, но дело осложнялось тем, что все исследования подошли к своему финалу – формулировке открытия в двух словах, которые нам уже известны.

Паровые фотографии загадочного явления окончательно развеяли сомнения Ванзайца: угольные контуры точь-в-точь повторяли береговую линию всех островов Гулак.

И не только островов, но и материка, и Сэшеа, и Еппонии…

– Как всё это антинаучно, – заметил Мумукин.

– От смерда слышу! – На башку Тургения обрушился подзатыльник. – Это сенсация, и за нее мы огребем за кордоном бабок больше, чем назначит за нашу голову Эм-Си.

Если что-то могло заинтересовать Мумукина больше, чем деньги, – так это их количество.

– Ну чего ты стоишь? – заругался он на Власа. – Тебе же говорят – дуй на Куриллы!

Официант подошел к столику, за которым сидели Касимсоты и Лысюка, но повел себя странно: вместо того чтобы записать заказ, он уселся на свободное место, без любопытства осмотрел всех троих, задержавшись взглядом на декольте Нямни Назуковны.

– У меня для вас две новости, – сообщил он.

– А почему так ма… – Биркель не договорил – во рту у него оказался ствол пистолета.

– Одна хорошая, а другая – плохая, – закончил официант. – С какой начать?

Так как рот Биркеля оказался занят, а Люлик тотчас впал в каталепсию, выбирать пришлось Лысюке.

– Хочу хорошую, – решила она.

– Спешу вас обрадовать – заказ будет выполнен, – широко улыбнулся гость.

Лысюка тоже заулыбалась, и минут пять, если не больше, официант с

Лысюкой скалились друг другу.

– Ну? – наконец опомнился странный официант.

– Что? – Лысюка продолжала улыбаться.

– Почему вы меня больше ни о чем не спрашиваете?

– Я стесняюсь. – Лысюка жеманно пожала плечами.

Официант непонимающе заморгал и вынул пистолет из Биркеля.

– Дура, про плохую новость спрашивать надо! – выпалил он.

Тут и Люлик пришел в себя:

– Что там с заказом?

Официант задумчиво пошевелил губами. Затем представился:

– Донт Факми.

Услышав зловещее имя, Касимсоты побледнели, и только Лысюка продолжала щебетать как ни в чем не бывало:

– Как-то неприлично вас назвали. – Она намотала на палец прозрачный локон.

Биркель закатил глаза: сказать такое известному убийце могла только полная дура.

– Плохая новость, – Факми сделал вид, что не обратил на выпад Лысюки никакого внимания, – заключается в том, что Главный заказал вас.

Люлик облегченно вздохнул.

– Ффу, я думал, с “Ботаником” что-то.

– А нас-то за что? – взмолился Биркель. – Что мы такого сделали?

– В том-то и дело, что не сделали. Где камушки?

Касимсоты переглянулись: началось.

– Так их же это… – начал Люлик.

– Их дрищи скоммуниздили! – прервал брата Биркель. – То есть эти… дисконты… Блин, как они называются?

– Это я у вас хотел спросить, – Факми задумчиво раскачивался на стуле, разглядывая коленки Нямни Назуковны. – Скоммуниздили, говорите?

– Не мы! – заорали Касимсоты. – Это Трефаил с Мумукиным!

– Что? – тоже почему-то хором воскликнули Факми с Лысюкой.

– Откуда вы их знаете? – тут же уточнил Донт.

– Нам ли не знать! – вновь взял слово Биркель. – Они же нас в заложники взяли, хотели на “Ботанике” за кордон смотаться!

– Так они что – здесь? – Убийца не мог поверить в собственную удачу.

Биркель замялся.

– Ну не совсем. Они решили утопить пароход и сбежали на шлюпке. А потом шторм начался…

Младший Касимсот, сбиваясь и путаясь в хронологии событий, с грехом пополам изложил версию похищения бриллиантов диссидентами. Но старался он зря.

– Короче, – оборвал Донт Биркеля, – у вас есть выбор: или мы находим

Мумукина с Трефаилом и отбираем у них брюлики, или я вас…

Пока убийца разговаривал с контрабандистами, Лысюка не сводила с него глаз. Какой мужчина пропадает!

– Что?! – взревел Люлик. – Обратно? Искать этих дрищей? Да лучше застрели меня прямо здесь – никуда не пойду!