На следующий день новые знакомые опять встретились и потом уже ежедневно отправлялись вместе гулять. Рутенберг оказался веселым и необыкновенно интересным собеседником. В Берлин они возвратились близкими приятелями.

– Подожди. Я еще познакомлю тебя с нашими «из Докторского клуба», – пообещал Адольф.

Ноябрьским вечером 1837 года стук в дверь комнаты заставляет Маркса оторваться от книги.

Вошел Рутенберг.

Итак, если Маркс не раздумал познакомиться с членами «Докторского клуба», то пусть одевается.

Раздумал? Как бы не так! О друзьях Рутенберга по клубу Карл слышал еще в Трире от отца. Говорят, они интересны, талантливы и вообще… Пошли быстрее!

Через полчаса они были в кафе Штехели. Швейцар с поклоном принял у них шляпы и трости.

Через общий зал, где обедали случайные посетители, Рутенберг провел Карла в большую комнату. Стены ее, обтянутые тканью, отливали багряным пламенем.

За столиками играли в шахматы, читали, ели. Комнату наполнял веселый разноголосый шум.

– Вот здесь и проходят жаркие диспуты нашего клуба, – объявил Адольф.

Карл огляделся и узнал приват-доцента Бауэра, чьи лекции он с удовольствием слушал в университете.

Здесь, в клубе, знаменитый исследователь евангелия – признанный глава. Вокруг него всегда много слушателей. Рядом с членами клуба – педагогами, журналистами, учеными – «непосвященные»: бюргеры, актеры, студенты.

У стойки с газетами и журналами высокий господин, посасывая трубку, иронически поглядывает на восторженную аудиторию. Заметив Рутенберга с незнакомцем, он приветливо кивает и пробирается к ним.

– Познакомьтесь, наш юный единомышленник Карл Маркс из Трира. Я говорил тебе о нем.

– О да, помню. Карл Фридрих Кеппен, преподаватель реального училища в Кенигштадте.

– Ах, как скромен! Дай-ка я тебя представлю: педагог, умеющий будить в учениках творческую мысль! Обожаемый своими воспитанниками! Талантливый историк!

– Ну, будет, будет… Выпьем лучше по кружке пива в честь нашего знакомства.

С этого дня Маркс вместе с Рутенбергом часто бывает в клубе.

И всегда здесь яростные споры. Спорят обычно маститые члены клуба. Остальные посетители лишь слушают, не решаясь вмешаться. Но однажды вдруг раздается звонкий юношеский голос:

– Не согласен! Это неверно!

Доцент, которого так непочтительно прервали, надменно оглядывает смуглого студента:

– Может быть, юноша выскажет собственное мнение по данному вопросу?

– Выскажу! – И на доцента обрушиваются неотразимые доводы.

Ироническая усмешка сползает с лица противника.

Кеппен подталкивает Бауэра.

– Послушай-ка этого юнца!

Проходит всего несколько месяцев, и к юноше с интересными взглядами и ошеломляющей эрудицией начинают прислушиваться самые почтенные посетители клуба.

Обычно Карла вовлекают в разговор Бауэр и Кеппен. Они, пожалуй, намного сильнее и образованней остальных. Ну, что же, тем приятнее заставить их порой с собою согласиться.

Как-то вечером, лавируя среди посетителей, к Карлу пробрался Бауэр.

– Послушай, Маркс, завтра воскресенье. Приезжай ко мне. Будут Кеппен, Рутенберг. Хорошо? Запиши адрес.

На следующий день Карл с утра поспешил на улицу, вскочил в дилижанс. Внутри было тесно: берлинцы стремились за город.

Прервав мысли Карла, кондуктор прокричал:

– Шарлоттенбург!

На одной из улиц он увидел двухэтажный дом. Вошел, хотел было обратиться к пожилой хозяйке, но появился Бруно Бауэр и повел к себе.

Он часто стал бывать здесь.

Бауэр и Кеппен старше Маркса на десять лет, но и тени снисхождения нет в их отношениях к нему. Какая уж тут снисходительность, если в этот зимний вечер 1840 года Кеппен, выслушав Маркса, с притворным возмущением отшвыривает свою рукопись и, обращаясь к Рутенбергу, кричит:

– Господи, хоть бы этот Маркс уехал скорей в свой Трир на каникулы. Может, тогда у меня снова появятся собственные мысли.

Перед уходом он вдруг достает из кармана пакет:

– Только не привлекай меня к суду и не выбрасывай – это пока первый экземпляр.

Карл разворачивает бумагу: в ней еще пахнущий типографской краской последний памфлет Кеппена. Многие страницы хорошо знакомы. Они обсуждались здесь. Карл раскрыл книгу и улыбнулся. На титульном листе отпечатано:

На улице Кеппен спросил Рутенберга:

– Читал статью Бруно в «Еженедельнике»?

– Да. По-моему, хорошо.

– А тебе не показалась знакомой мысль, что византийское государство, собственно, было христианским?

– Как будто бы нет…

Кеппен продолжал:

– Так вот, я, как полицейский, оглядел ее и потребовал паспорт, И знаешь, что я узнал?

Он отступил на шаг и взмахнул тростью:

– Господин Бауэр позаимствовал ее у Карла.

– Наш юный друг, конечно, весьма талантлив, но…

Кеппен поднял руку.

– Без «но». Это же клад мыслей, голова, начиненная идеями!

В чинном потоке берлинцев по вечерней улице, не торопясь, шли Карл и Бруно Бауэр. Свежие афиши на тумбе извещали о репертуаре театров на март 1841 года.

– Пойдем? – усмехаясь, кивнул на театральную афишу Бауэр.

– «Фауст»? Конечно!

– Опять?

– Но это же Гёте!

Они знакомы три года и почти все воскресные вечера проводят вместе. Трагедии Шиллера, пьесы Мольера, испанские комедии пересмотрены по нескольку раз. В зале Певческой академии молча, потрясенные, слушали они игру великого Паганини. Вкусы их очень схожи. И что таить – в Бонне, куда Бруно недавно перевели преподавать, ему не хватает Карла.

Но в этот приезд в Берлин радость встречи омрачена. Предстоит нелегкий разговор.

Поравнялись с небольшим ресторанчиком.

– Давай посидим, – предложил Бауэр.

Они заняли столик на террасе, где почти не было публики.

– Не упрямься, Карл! Убери из диссертации это стихотворение. Зачем дразнить гусей? Закроешь себе путь на кафедру, только и всего. Подумай, наконец, о Женни!..

Карл хмуро молчал.

Все последние дни он находился в великолепном, приподнятом настроении. Кружила голову весна, захватившая чопорный Берлин. Закончен университет. Написана последняя страница диссертации. Она лежит, готовая к суду ученых мужей университета: «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура». В ней немало мыслей, рожденных в спорах с Кеппеном, с Бруно, который сейчас ворчит… Она должна стать пропуском на кафедру. Пропуском к Женни.

– Ну, так что? – Бруно все о том же.

– Скажи мне: тебе работа нравится?

– Работа отличная. Но речь разве об этом? Как диссертация ока обречена на провал – особенно в Берлинском университете.

Кельнер принес заказанное, и Бауэр с досадой умолк.

Диссертация Карла, бесспорно, хороша. Но эта его искренность… Отсутствие всякой дипломатии… Каждое слово бьет по тем профессорам, которые все сущее на земле, а заодно и королевскую власть объявляют «божьим промыслом».

Бауэр наклонился над столом.

– Как ты не хочешь понять! Кого ты критикуешь? Профессоров, которые будут решать твою судьбу. Поверь мне, выводы надо смягчить, а кое-что и вовсе убрать!

Карл вспыхнул. Если он ошибается, пусть ему это докажут! Может быть, Бруно не согласен с выводами? Согласен. И ведь сам говорил, что порядочный человек не вправе кривить душой, угодничать, даже если речь идет о жизни или смерти. Как же теперь Бауэр может давать такие советы? Только ли теперь? А случай со статьей, которую он послал в Бонн Бауэру с коротенькой запиской для издателя журнала! Бруно возвратил записку обратно:

«Ты можешь писать в таком тоне своей прачке, но не издателю, которого собираешься расположить в свою пользу…»

Нет, он не изменит в диссертации ни строчки.