Говорят, что, если из задуманного удалось воплотить хотя бы двадцать пять процентов, — уже хорошо. Вряд ли мы достигли этой цифры, хотя и отдали работе два года жизни. Несмотря на то, что она изобилует многими недочетами и ошибками, эти два года не прошли для меня даром, ибо стали временем гражданского возмужания, мучительных раздумий над своей темой в искусстве. И хотя я только кончаю ВГИК, я понимаю, что очень многое в этой прекрасной и сложной профессии мне еще не ясно. Многое еще не «открылось». Предстоит еще долгий и нелегкий путь к освоению «тайн» кинематографа.

«Когда мы не напрасны»[2]

Когда сегодня утром я приехала в Казань, меня на вокзале не узнали.

Я сама подошла к тем, кто меня встречал, и спросила, кого они ждут. Потом мне показали фотографию, по которой меня пытались найти, — ее вполне можно было поместить под рубрикой «Преступник среди нас». (Смех в зале.)

Жаль, что затерялся где-то в пути фильм «Крылья». Разговор после «Крыльев» был бы более эмоциональным. Хотя фильм сделан в 60-е годы, он до сих пор современен. Такова наша профессия: мы говорим языком экрана, а по самой природе своей работы мы молчуны. Говорить о своем творчестве — занятие самонадеянное.

Когда же говорят обо мне, то всегда кажется, что к этому человеку, по имени Шепитько, я не имею никакого отношения.

Так случилось, что слова «молодая режиссура» применительно к нашему поколению прочно держатся уже не одно десятилетие. Это не от великодушия, а от нашей беды.

Я принадлежу к поколению, которое пришло в кино в начале 60-х годов, когда после XX съезда в искусство хлынули новые имена, когда студии страны стали выпускать не 10–15 фильмов в год, а сто двадцать, когда двери ВГИКа открылись не только для мужчин, но и для женщин.

Мне было шестнадцать лет, когда я поступила в мастерскую Довженко. Сам он говорил: «Я не думаю, что они (шесть девушек) станут режиссерами, но в любом случае я постараюсь сделать из них интеллигентных, образованных людей».

Я была поражена тем, что поступила. Это было авансом молодости, но таким неожиданным, что он мог повлиять на психику. Этого не случилось, жизнь поставила все на свои места.

Через полтора года умер Довженко, и я осиротела. Я была самая младшая на курсе, и он относился ко мне как к ребенку. Бил больше других, но и опекал тоже больше. Для меня смерть Довженко была сильным ударом, я даже решила уйти из ВГИКа.

Когда пришел новый преподаватель и начал лекцию с анекдота, я встала и вышла из аудитории, а за мной — многие другие.

Довженко был человеком возрожденческой широты. Его глазами мы увидели, что такое гармония, что эстетично, а что нет, где зло, а где добро. Он ввел нас в искусство, как в храм, не терпел ханжества, двоедушия, лицемерия. После его смерти мы почувствовали, как невыносимо трудно жить так, как он признавал. Но — возможно, потому что он так жил. Жизнь каждый раз требует компромисса. И вроде бы не пойти на него ты не можешь, потому что — живой человек, а пойти — значит многое потерять в себе.

Мы, ворвавшись в кино в 60-е годы, работали наотмашь, и, может быть, поэтому наше поколение так быстро заявило о себе. И лучшими были наши первые фильмы.

Нас ничто не держало: ни быт, ни квартиры, ни дети. Мы хотели закричать во весь голос, что мы есть, что мы думаем о мире.

Вместе со мной учились братья Шенгелая, Отар Иоселиани, Туров, параллельно — Шукшин. Здесь, в Казани, работает на киностудии режиссер Юля Карамышева, с которой мы учились в одной группе.

Наши первые фильмы — это самые любимые фильмы. Оптимизм молодости не покидал нас, там было свежее дыхание. Вторые фильмы давались нам труднее. «Каждый идиот один раз может быть гением». Второй фильм надо было начинать с новым значением. Жизненный опыт прибавился ненамного, а повторяться было нельзя. Победа наших первых фильмов была опрокинута прозой последующих.

Свой первый фильм, «Зной», по повести Чингиза Айтматова «Верблюжий глаз», я сняла в двадцать два года и тогда поняла, что именно сейчас надо поступать во ВГИК. В кино я работаю пятнадцать лет, за это время сняла шесть фильмов — четыре идут на экране. Это ничтожно мало. Одно оправдание — я не гуляла, работала. Сначала я огорчалась, а потом поняла, что все правильно. Я росла внутренне и к следующему фильму приходила не просто с жизненным багажом, а с новым в себе. Сейчас другое поколение. О Достоевском я узнала только во ВГИКе, в нынешних молодых культура заложена с детства, но чего-то они недобрали, чего-то в них нет.

В Союзе кинематографистов я работаю в секции молодых. Недавно из-за неудовлетворенности и разочарования отошла от этой работы. Ребята пришли деловые, скептичные, более глубокие, но и более гибкие. Снимают много и все подряд, медленно растут. Вот поэтому мы оказались в числе молодых. Мне не хватает в них максимализма, а они в свою очередь относятся иронично к нам.

Фильм «Крылья» был выпущен на экран в 1966 году. Но потом посчитали, что не время, и его сняли с проката. Его вторая премьера совпала с премьерой «Восхождения». Потом я сняла короткометражный фильм «Родина электричества», по Платонову, и «В тринадцатом часу ночи» — телефильм. Только в 1971 году был снят фильм «Ты и я», о котором разные зрители много спорили. Первый раз в жизни я решила послушаться чужих советов и на собственном опыте убедилась, как важно в каждом слове, дыхании, жесте слушать собственную интуицию и не доверять никому.

Раньше в кино работало мало женщин — Солнцева, Строева… В моем возрасте женщин в кино вообще не было. Поэтому у меня в течение долгого времени срабатывал комплекс неполноценности. До сих пор ощущаю себя в профессии как в гостях. Но, к счастью, в кино непонятно, кто хозяин, а кто гость. Сторона производственная в кино совершенно невыносима. Я абсолютно убеждена, что кинорежиссура — профессия мужская. Соединить дар творческий и организационный — вещь невозможная. Даже самую последнюю халтуру снимать сложно.

(Вопрос. Кого из современных советских режиссеров вы считаете интересными?)

Сложно назвать. Несколько лет назад я бы выдала вам обойму имен. Сейчас испытываю профессиональный интерес к тому, что сама не умею. Но вот детектив никогда бы не стала снимать. Это не мое. Самое интересное в кино — это не открытие каких-то горизонтов, это открытие человека. Все, что лежит в этом направлении, мне интересно.

Элем Климов. Хотя тут я могу быть субъективной — он мой муж, отец моего ребенка. Его фильм «Агония», о Распутине и Николае Втором, говорит о большом потенциале.

Васи Шукшина уже нет. Он был неповторимым человеком, он всегда был неожиданностью. Не могу говорить о нем в прошедшем времени.

Из молодого поколения никого назвать не могу.

(Вопрос. Как приняли «Восхождение» за рубежом?)

Картина получила более десятка международных призов. Я много ездила с нею. Ее купили около сорока стран мира. Об успехе говорили как враги, так и друзья. Успех этот был несколько неожиданным для нас. Фильм оказался сильным идеологическим зарядом, выпущенным в ту сторону. Я видела реакцию зала в разных аудиториях, была ею просто шокирована. Фильм воспринимался очень лично, не только как произведение искусства. На просмотрах было много эмигрантов. Я уходила с мокрыми плечами, потому что они устраивали массовые рыдания. Может быть, это ностальгия…

Долгое время реакционная критика не могла понять, как отнестись к этому фильму. И наконец решили, что это «красное кино». Образная структура этого фильма была необычной для них. Для них было неожиданным, что таким языком можно говорить о таких вещах. У них очень определенное мнение о социалистическом реализме.

Картина проходит везде со странным коммерческим успехом.

(Вопрос. Какие требования вы предъявляете к сценарию? Каковы взаимоотношения между сценаристом и режиссером?)

Сценарий — это в идеале то, что ты хотел бы снять, но такого ты никогда иметь не будешь. Поэтому сценарий для меня — только повод. Это то, что сопрягается со мной в той или иной степени. Если человек, с которым я работаю, помогает мне найти дорогу к самой себе — успех гарантирован. Здесь важно приспособиться к чужому видению, может быть, более мощному, более одаренному.