Он вернулся к столу. Встретил растерянный взгляд Тордула, горестно покачал плешивой головой.

- Кругом враги, кругом враги… Иной раз думаю, Тордул: зачем взвалил я на себя столь тяжкое государственное бремя? Удалиться бы в долину Бетиса, пожить на покое… Что с тобой?

Тордул, пошатываясь, подошел к водоему, подставил голову под струю. Павлидий забеспокоился.

- Не упрямься, Тордул, дай осмотреть рану. Я, как известно, хорошо разбираюсь в ранах.

- Не хочу…

Тордул жадно, взахлеб напился воды, потом тяжело опустился на край водоема, здоровой рукой провел по мокрому лицу. Теперь он сидел, а Павлидий стоял над ним, поджав губы.

- Ты сказал, что я… что я был нужен Миликону как прикрытие. Что это значит?

- Ты, кажется, знаком с купцом Эзулом,- сказал в ответ Павлидий и заходил по комнате.- Вчера вечером он был схвачен и при первой же пытке сознался во всем. Он был у Миликона главным посредником для связи с Карфагеном. Так вот. Фокейский корабль по пути в Тартесс был остановлен в Столбах карфагенянами. Греку велели передать Эзулу тайное письмо. Мои люди сразу заподозрили, что грек подослан карфагенянами. Но по наущению Миликона был убит в драке мой человек, который расследовал это путаное дело. Слушай дальше. Миликон решил использовать фокейский корабль для того, чтобы переправить карфагенянам оружие из черной бронзы. Это ускорило бы их нападение на Тартесс… Чтобы отвлечь внимание моих людей от погрузки, он и велел тебе выступить сегодня. Сам же уехал с греком на охоту. Он знал, что твой бунт обречен на неудачу. Одного он не знал - что этой ночью падет от кинжала грека.

Тордул удрученно молчал.

- Если все это правда…- заговорил он наконец.

- Показания Эзула записаны. Ты можешь их прочесть.

- Если это правда…- повторил Тордул и вдруг, скривившись, ударил себя кулаком по лбу. Он мычал и раскачивался из стороны в сторону, и злые слезы текли по его щекам.

- Ты неосмотрителен и излишне горяч, мой мальчик. Теперь ты сам видишь, что не должен был порывать со мной и доверяться этому негодяю…

Тордул вскинул на отца яростный взгляд.

- Ты только что велел похоронить этого негодяя и изменника с почестями у стен храма!

- Да, это так,- с печальной улыбкой отозвался Павлидий.- Нам постоянно приходится объяснять народу то одно, то другое. Но как ему объяснить, что третье лицо в государстве - изменник и ставленник Карфагена? В глазах народа мы, правители, должны быть непогрешимы, более того - святы. Иначе падут устои и все рассыплется…

- И поэтому вы лжете народу на каждом шагу! - крикнул Тордул.

- Ну, зачем ты так… То, что кажется тебе ложью, на самом деле /государственная мудрость.

- Вы все изолгались! По привычке бубните древние заветы, славите Неизменяемость… Ну-ка, припомни, кто был блистательным в старые времена? Храбрейший из воинов, вот кто! Он поровну делил со своей дружиной и еду, и добычу. Он был как все, только в бою бился впереди всех. А теперь? Кто, я спрашиваю, теперь блистательный? Толстопузый богатей, обвешанный серебром и пропахший кошками! Да еще напридумывали сверкающих, светозарных,- помилуй боги, глазам больно!

- Замолчи, Тордул.- Верховный жрец нахмурился,

- Да еще бесстыжую торговлю открыли - продаете титулы за деньги,..

- Замолчи, говорю тебе! - повысил голос Павлидий.- Я никому не позволю…

- Ну так зови своих палачей! Руби мне голову!

Тордул поднялся. Они стояли лицом к лицу, впившись друг в друга гневными взглядами. Потом Павлидий отошел к столу, сел, поиграл стеклышком. Спокойно сказал;

- Не подобает нам горячиться. Не чужие мы люди, Тордул… Я готов забыть твои неразумные выходки. Ты останешься у меня во дворце, у тебя будут еда, питье и одежда, достойные твоего происхождения. Первое время, конечно, придется сидеть во дворце безвылазно.

- Ты очень добр,- насмешливо сказал Тордул.- А что собираешься ты сделать с моими товарищами?

- Пусть это тебя не тревожит. Проливать кровь не в моих правилах. Твоим товарищам придется немножко поработать на рудниках.

- Ну так вот: я буду с ними до конца!

Павлидий пожевал губами.

- Послушай, мой мальчик. Постарайся меня понять. Я бы хоть сейчас отпустил их на все четыре стороны. Но, видишь ли, это может вызвать…

- Ни о чем я тебя не прошу. Мы пойдем на рудники все вместе.

- Ты сейчас говоришь в запальчивости. Отдохни день или два, приди в себя, и тогда…

- Я все сказал, отец. Вызывай стражу.

- Одумайся, Тордул.

- Вызывай стражу! И навсегда забудь о нашем родстве!

Некоторое время Павлидий сидел молча, опустив плечи и уставясь в пляшущий огонь. Потом медленно поднялся, подошел к массивной двери, отворил ее и дважды хлопнул в ладоши.

Во сне боги уводят человека, куда хотят. Только что Горгий стоял на высоком корабельном носу и смотрел, как двумя косыми валами убегает, убегает синяя вода от переднего бруса. А проснулся - все та же провонявшая немытыми телами пещера, куда на ночь сгоняли двадцать девятую толпу.

Чадил факел в медном кольце на стене: в темноте рабов не сосчитаешь, не убережешь. Г оргий поднялся, разминая затекшее тело, ненароком толкнул Диомеда, храпевшего рядом на соломе. Матрос вскинулся, заругался спросонок…

Ночная тоска взяла за горло - хоть плачь, хоть головой об стенку бейся. Видать, покинули Горгия боги. А может, просто не достигает их взор дальнего края Ойкумены? Сам же испугался этой мысли. Что ж боги - их мало, а нас вон сколько, за каждым разве усмотришь?..

Ночные разбойники, бешеные псы - вот кто они, правители Тартесса! Где это видано -обвинить человека в убийстве и ни за что, ни про что, без суда, без разбора затолкать на погибельные рудники… Вот и Диомеда так же: схватили на базаре, пытали, пытали, внутренности отбили - и сюда. Разозлились, что ничего он не рассказал… А вышло, что зря Диомед, горемыка, побои терпел: все равно ведь он, Горгий, оказался на рудниках. Ладно, хоть в одну толпу угодили, встретились…

И еще думал Горгий о том, как не повезло ему: попал в самую середину раздора меж правителей Тартесса. Миликон чем-то там обидел Павлидия, Павлидий велел серым людям убить Миликона. Светозарные дерутся, а простолюдины кровью харкают…

Бежать, бежать отсюда! Лучше подохнуть с голоду в чужих горах, чем здесь, в неволе…

Стражники заколотили в медную доску, закричали:

- Выходи на работу! Во славу царя Аргантония, на работу!

Вставали рабы, потягивались, разминали наболевшие, плохо отдохнувшие мускулы. Зевали, протирали глаза, отхаркивались, по-разному молились богам, перемежая молитвы проклятиями.

Горгий с Диомедом пожевали припасенные с вечера зеленые веточки - по греческому обычаю, чтобы во рту было свежее. Вышли из пещеры.

Стражники ходили меж рабов, сбивали в полдюжины, чтобы легче было считать. Делали зарубки на счетных палочках, путались, снова и снова начинали пересчитывать двадцать девятую толпу.

Были здесь больше иберы разных племен: илергеты, карпетаны, илеаты. Были и вовсе дикие, обманом увезенные с далеких Касситерид - рослые, светлобородые, раскрашенные синей глиной. Рабы из тартесских горожан держались в этой пестрой толпе особняком.

Внизу, у ручейка, над кострами кипело варево. Богато живут в Тартессиде, рабам - и то варят пищу в медных котлах.

Расселись вокруг котлов по полдюжины. Старшие пошли за ложками. Ложки - тоже медные, со знаками двадцать девятой. Чтобы знать, если кто украдет.

Ели молча, не торопясь, хоть и покрикивали стражники. Торопливая еда силы не дает: заглотишь по жадности кусок не разжевавши - пропал кусок без толку. Ложками черпали по очереди, макали в варево черствые ячменные лепешки- свежих рабам не давали: не напасешься;

Горгий хоть и был голоден, а ел трудно: от непривычки с души воротило. А Диомед - ничего. Обвыкся. Рядом шумно чавкал здоровенный горец-кантабр, весь с головы до ног густо обросший бурой шерстью. Ложку он, видно, не понимал, черпал из котла горстью, а ладонь у него была как лопата. Прочие едоки недовольно косились, но помалкивали: уж очень был силен и свиреп этот самый кантабр.