День начинался серенький. Клочья ночного тумана плыли над ущельем, смешивались с дымом костров.

От соседнего котла подошел молодой раб - нос крючком, глазищи горят, как у лихорадочного, левая рука обмотана тряпьем. Присел на корточки, стал оглядывать едоков. Уже не раз видел Горгий, как этот раб слоняется меж котлов, приглядываясь к людям. А сегодня увидел вблизи - и сразу припомнил: тот самый моряк, что однажды его, Горгия, в портовом кабаке угощал дикарским пивом с Касситерид. Торгул… нет, Тордул - вот как его зовут…

Подбежал стражник, заругался на Тордула - мол, не путай, собака, счета, давай в свою полдюжину. Тордул поднялся, резанул стражника ненавидящим взглядом. Тот озлился.

- Как смотришь?! - заорал.- Глаза вылупил, падаль! Давай на место!

У Тордула запрыгали губы ог ярости.

- Сам ты падаль! - выкрикнул в ответ.

Звяканье ложек и чавканье стихло. Такого на

рудниках еще не слыхивали. Стражник ошалело уставился на строптивого раба. Потом размахнулся, с силой ударил обидчика тупым концом копья. Удар пришелся по левому плечу. Тордул взвыл, покатился по земле. На тряпке, обмотанной вокруг его руки, расплывалось темное пятно. Горгий присел над скорчившимся Тордулом, стал осторожно разматывать тряпку.

- Душегубы,- пробормотал он и добавил на ломаном тартесском:- У человека больная рука, а ты бьешь ..

- У человека? - с издевкой переспросил стражник.- Вот я покажу тебе человека!

Он закричал, замахал руками, сзывая других стражников. Тем временем Горгий, быстро осмотрев старую колотую рану Тордула, туго стянул над ней руку ремешком, чтобы унять кровотечение, потом вытащил из-за пазухи кожаный мешочек с мазью, с которым никогда не расставался. Он услышал над собой грубые голоса, ругань, но не поднял головы, торопливо втирал мазь в рану. Кто-то схватил его за шиворот, рывком поднял на ноги. Горгий увидел злые бородатые лица стражников - сбежалось их сюда около десятка.

- Ты тут говорил про человека? - спросил старший стражник, недобро усмехаясь и обдавая Горгия сложным запахом вина и бараньего сала.

- Ну, я…

Старший умело ударил его ногой в живот.

- Запомни: во-ню-чий раб, вот кто ты. Ну-ка, повтори!

- Я не раб,-прохрипел Горгий, разгибаясь.- Я ни в чем не провинился.

Диомед проворно встал между ним и стражником и принял следующий удар на себя.

- Э, да тут бунт! - взревел старший.- Взять их!

- Что за шум? - раздался вдруг властный голос.- Па-чему задержка у котла?

Стражники вытянулись при виде подходившего начальства. Это был сам Индибил, начальник всех рудников, низенький, толстый, с круглым, не лишенным приятности лицом. Серебра на нем было в меру, в руке он держал витой бич с серебряной рукояткой. Его сопровождала личная стража, угрожающе колыхались гребни на их шлемах.

- Блистательный, тут бунтуют рабы…- Стражник стал рассказывать о случившемся.

Индибил не дослушал, коротко махнул бичом, бросил:

- На голубое серебро.

Двинулся было дальше, но тут взгляд его скользнул по Тордулу, который сидел, хрипло дыша, на каменистой земле. Индибил остановился, в раздумье выпятил нижнюю губу.

Горгий воспользовался заминкой.

- Блистательный, дозволь попросить… Я здесь без вины… Пусть меня поставят перед судом, у меня есть свидетели…

Но Индибил вроде бы и не слышал его слов. Он все смотрел на Тордула, и тот, встретив его взгляд, выдавил из себя:

- Что, узнал?

Индибил повернулся к старшему стражнику:

- Ат-меняю голубое серебро. Этого не трогать. За его жизнь ты отвечаешь головой. Понял, борода?

Старший недоуменно кивнул.

- Блистательный…- Горгий повысил голос, но Индибил даже не взглянул на него.

- Живо на работу,- распорядился он и пошел своей дорогой.

И слушать не хотят, со злостью подумал Горгий. Не-ет, правды тут не найдешь…

Он получил пинок ногой в зад.

- А ну, быстрее в колонну!- заорал старший.- Радоваться должен, иноземец, что на голубое серебро не угодил!

Колонна рабов двинулась Старший потоптался немного над Тордулом, который все сидел, раскачиваясь и придерживая раненую руку здоровой. Потом велел одному из стражников увести Тордула в пещеру: пусть отлеживается, кто его знает, что за птица, может, он родственник блистательному Индибипу,

Тянулись по каменистым тропам нескончаемые потоки рабов. Горгий с Диомедом шли в паре, поглядывали по сторонам. Изрыты здешние невысокие горы, как муравейник. Всюду чернеют дыры рудников, новых и старых, таких, в которых добычи уже нет, только по ночам рабов туда загоняют. Какой только руды нет в этих горах! Позаботились о Тартессе властители подземного царства Аид с Персефоной, накопили меди и серебра.

Тянулись в горы скрипучие повозки, запряженные быками: везли пищу для рабов, для стражников. Обратно в Тартесс повозки возвращались груженные слитками,- там, в городе, искусные руки ремесленников сливали медь с заморским оловом, ковали оружие, делали утварь и украшения.

Видно, не суждено ему, Горгию, исполнить волю Крития, доставить в Фокею оружие. Да и вернется ли он в Фокею вообще?.. Хорошо хоть, Диомеда здесь встретил - все родная душа. Нетерпелив Диомед, одно у него на языке - бежать да бежать. А как убежишь, если стража кругом. Наслышался уж Горгий рассказов о беглых рабах - почти никому не удалось далеко уйти, всех побросали на рудник голубого серебра, откуда, по слухам, и вовсе нет возврата. Там человек в скорости сам помирает непростой смертью. Отчего - знают только там…

Вот и Тордул сюда попал. Неосторожные речи вел он тогда в портовом кабаке. За это, может, и попал… Долго ли здесь?..

Как шел Горгий, опустив голову, так и налетел на шедшего впереди кантабра. Тот оглянулся, осклабился. Зубы у него страшенные, как у вепря. Силен кантабр, да туп. Посмеиваются над ним втихомолку рабы из городских: будто у них, у кантабров, не мужчины, а бабы всем заправляют. Что ни народ, то свой обычай…

Медленно втягивалась двадцать девятая толпа в темную дыру рудника. В свете факелов разобрали кайлы, рудные ящики, кожаные мешки. Надсмотрщики с криками, с тычками развели рабов по выработкам.

Спустились по веревочной лестнице в круглый колодец, кое-где укрепленный ивовой плетенкой. Внизу от ствола в разные стороны шли ходы, а от ходов - ходки поуже, огибавшие рудное тело. В одном из таких ходков разожгли костер, чтобы накалить забой, чтоб растрескалась от огня крепкая порода,- хворосту ёщё с вечера заготовили. Повалил дым, вытягиваясь наружу,- днем все шахты курились. Ело глаза, першило в горле. Кашляли, плевались. Пока раскалялся забой, поплелись в другую, обожженную вчера выработку.

И пошли вгрызаться чернобронзовыми кайлами в породу. Отвалят глыбу, разобьют на куски помельче, потащат ящик с рудой к колодцу.

Так и шли день за днем - от утренней пищи до вечерней, после которой только и мог Горгий, что натереться салом, соскрести с себя грязь и копоть, да повалиться на слежавшуюся солому.

Сегодня Горгию не повезло: велели таскать руду в заспинном кожаном мешке наверх. Уж лучше бить кайлом в забое (можно ведь там разок-другой и не в полную силу ударить), чем мотаться вверх-вниз по веревочной лестнице. Кантабр приволок очередной ящик. Утирался волосатой ручищей, отдыхал, пока Горгий перекидывал куски породы в мешок. Вдруг наклонился, загудел что-то Горгию в ухо. Тот отшатнулся, испуганно посмотрел на заросшее шерстью лицо кантабра: чего нужно этому медведю?

- Я - с тобой - говорить,- сказал кантабр, медленно подбирая слова.- Ночь. Понимать? Ночь.

Горгий кивнул. Вскинул мешок за спину, полез по раскачивающейся лестнице. Его мутило от дыма, от усталости, от безысходности.

Вечером в пещере кантабр подполз к Горгию, вклинился огромным туловищем между ним и Диомедом. Зачесался, заговорил, мешая тартесские слова со своими, непонятными:

- Ты сильный - я сильный - он,- кивнул на Диомеда,- тоже сильный. Еще есть - наши горцы. Понимать?