– А ты хоть мелатонин не принимал?

– Я? Я же приехал из Марселя! И не ездил в Бостон лет десять.

– Бостон? При чем тут Бостон? Умирали люди в разных местах…

– А ты не в курсе? В Интернете же есть информация. Ты ведь знаешь, что все шесть последовательных смертей за два дня – это люди, возвращавшиеся из долгого путешествия и принявшие лекарство против джетлага?[7]

– Да, врачи говорят, что, может быть, передозировка вызвала аллергию…

– CBS сообщила результаты всех аутопсий: жертвы погибли не от передозировки мелатонина, не от аллергии, это отравление! В составе лекарства был препарат, обычно использующийся для лечения болезни Альцгеймера, но при увеличенной дозе он усиливает проявление этого заболевания… Все равно что ввести большую дозу вакцины! Действует молниеносно.

Эмма была в шоке. Вещество, вызывающее болезнь Альцгеймера, и смерть, – в упаковке мелатонина? Как так? Что это, ошибка производителей или умышленно задуманное убийство? Ей не терпелось вернуться в номер, выйти в Сеть и узнать побольше. Эмма ускорила шаг.

– А почему Бостон, ты не сказал? – настаивала она. Пьер ответил спокойно:

– Такое впечатление, что все образцы препарата из одного места: аптеки в аэропорту Логан, в Бостоне. Все погибшие пассажиры побывали там.

Увидев фотографию Костелло на камине, я поразился, до чего он был похож на дирижера Герберта фон Караяна. Та же седая грива, острый взгляд голубых глаз, величественная осанка. Добавим французский шарм и получим тот тип романтической ауры, который так понравился Катрин. Рядом с фотографией стояла золоченая урна с его прахом.

– Садитесь, мадам Страндберг, – сказала Бландин Костелло. – Месье…

– Баретт, Дэн Баретт.

Получив письмо Катрин с известием о смерти Мишеля Костелло, я прежде всего попытался созвониться с его супругой в Экс-ан-Провансе. Если есть минимальный шанс ознакомиться с бумагами архитектора, то только сейчас. Наследники могли решить вообще все выбросить. Что стоили в их глазах картинки и чертежи выжившего из ума старика? Но я не осмелился. Трудно звонить незнакомой женщине спустя несколько недель после смерти супруга, тем более с целью покопаться в архивах. Я не Берни Паттмэн. Он, я отлично знаю, прет напролом. Душа на нулевом уровне развития.

Выход нашла Катрин. «Исследовательские труды». «Научный интерес». Она позвонила Бландин Костелло и изложила свои доводы: Национальный музей Стокгольма интересуется теориями Костелло и желает пополнить свои коллекции Ленотра. Предлог сработал. Бландин Костелло согласилась нас принять. То есть согласилась принять Катрин. Я был довеском.

Дом Костелло, из бежевого и розового камня, был не очень большим по американским стандартам, но совершенно великолепным, построенным в стиле испанского дома с патио. Прямо перед террасой, под балконом, – голубой бассейн, накрытый брезентом, в окружении апельсиновых и банановых деревьев, еще не зацветших. Проходя вдоль него, я замер перед солнечным диском, висящим на стене над бассейном. Диск был увенчан девизом: «Пространство – знак моего могущества, время – беспомощности». Подписано: Жюль Ланьо, французский философ.

Прием был вежливый, но не более того. Естественно, подумал я, учитывая обстоятельства. Катрин, полиглот, как многие шведы, представила меня скромно:

– Месье Баретт – крупный меценат, помогающий музею Стокгольма. Кроме того, он лично очень интересуется Версалем.

Бландин Костелло, казалось, меня не узнала. Я не удивился. У французов крепкая репутация технофобов, хоть ты и заявляешь, что это не так. Да, несмотря на то что именно они изобрели Minitel и TGV… А я всегда считал, что если однажды мне придется прятать сверхсекретный образец или новую программу, то я найду уголок во Франции. Последняя страна в мире, где мои конкуренты додумаются ее искать.

Хозяйка провела нас в гостиную – уютную комнату с ивовой мебелью, большими подушками и занавесками из бежевого полотна.

– Хотите что-нибудь?

Мадам Костелло была моложе, чем ее умерший муж. Окончила университет, факультет литературы в Эксе. Одета без фантазии, как многие учительницы: серая юбка, серая кофта, белая рубашка.

– Чай, с удовольствием, – ответила Катрин.

– Вам, месье?

– Колу-лайт, если у вас есть.

– Да, для внуков. Я часто им говорю, что американцы нас ею травят…

Она изъяснялась без обиняков. По сути, суховато, но в голосе все же слышался намек на веселье – несомненно, из-за южного акцента. Это ты познакомила меня однажды с особенностями произношения в разных регионах Франции. Ты говорила, что в прованском акценте слышна музыка Вивальди, даже если говорящий бранится.

Бландин Костелло быстро вернулась с напитками и сухими кексами. Поставила тарелку на низкий столик и села на край кресла. Обычная вежливость по обстоятельствам.

– Хорошо добрались?

– Да, прекрасно. Поезд пришел вовремя. И ехали через заснеженные поля. Ваш TGV – такое чудо! Правда, Дэн?

В силу необходимости Катрин называла меня по имени. Но попытка оживить беседу провалилась. Бландин Костелло вставила реплику:

– Чудо, несомненно, только вот американцы у нас так ни одного и не купили.

За иронией я уловил негатив, который французы порой испытывают к моим соотечественникам.

– Да, знаете, американцы ничего не понимают во французском гении! – вежливо ответил я, отпивая колу.

Бландин Костелло запротестовала:

– Гении? Вы считаете TGV гениальным? Доехать до Парижа в два раза быстрее? Мне лично плевать на возможность доехать до Парижа в два раза быстрее! Чем реже я туда езжу, тем лучше себя чувствую! Французский гений – это не TGV. Это Шатобриан, Виктор Гюго, Матисс…

– И Ленотр, – добавила Катрин.

– Так считал мой муж…

Но шведская хранительница ухватилась за возможность продолжить тему разговора:

– Что ж, мадам Костелло, я благодарю вас, что приняли нас в таких обсто…

– Ничего, мы уже говорили об этом по телефону. Знаете, Мишель был бы рад, если бы вы приехали повидаться с ним пораньше.

– Знаю, мне ужасно жаль. Это был очаровательный человек. Великий исследователь. Я познакомилась с ним два года назад на конгрессе, и на меня огромное впечатление произвели его труды.

– Было бы вас больше, тех, кто интересуется работой Мишеля! Он был такой тонкий. Потрясающий исследователь. В последние месяцы он вплотную подошел к решению. Но болезнь помешала… Время решало все, ведь он не мог больше ходить в сад. Знаете, он понемногу терял зрение.

– Нет, я не знала, – пробормотала Катрин.

Воцарилось неловкое молчание. Бландин Костелло поднялась с явным раздражением. Я почувствовал, что Катрин не стоило уходить от сути дела.

Наша хозяйка, подойдя к камину, внезапно повернулась ко мне:

– А почему вы интересуетесь Версалем?

Пора рассказать, как я страстно увлекаюсь королями Франции, о вопросах, о планировке парка, о сомнениях по поводу положения Аполлона, о поездке в Стокгольм. И о том, что стало уже навязчивой идеей: «Вписал Ленотр в расположение сада математическую формулу, доказывающую существование Бога, или нет?»

И я начал говорить. Едва я произнес фразу «божественная теорема», как Бландин Костелло вздрогнула.

– Так вы знаете про формулу! – сказала она, глаза ее забегали, словно она внезапно испугалась, что нас подслушивают. – Но муж говорил, что никто не знает… Он не хотел о ней говорить! Даже со мной: он никогда не показывал мне саму формулу. Говорил, что…

Она остановилась и села в кресло, чтобы опереться на спинку, словно пытаясь прийти в себя.