Голд Бич остался позади. Эмма и Пьер вышли на щебеночную дорожку, проходившую по мысу и выводившую, если идти на юг, к деревне Лонг-сюр-Мер, а на север круто спускавшуюся к морю. Они дошли до пляжа по мокрой гальке и пересекли полосу белого песка, тянувшуюся среди камней. Луна отражалась в поблескивающем море. Справа, за утесом Манвье, виднелись темные цепи барж, двигающихся в гавань Арроманша.

– Надо было взять купальники, – пожалел Пьер.

– Можно купаться в белье, нет? – ответила Эмма, пожав плечами.

Она сняла джинсы и свитер. Удивляясь сам себе, он подождал секунду, прежде чем последовать ее примеру. Пьер смотрел на Эмму, а она тем временем направилась к воде: тонкая шея, округлые плечи, узкие ладони на конце длинных мускулистых рук. Не дожидаясь его, Эмма бросилась в воду.

– Ты идешь? – прокричала она.

В двадцати метрах от берега над водой торчал большой плоский камень. Эмма подплыла к нему, села, сложив ноги на краю, и скрестила руки.

– Ничего не напоминает? – спросила она, хлопая ресницами.

Пьер, только что добравшийся до камня, слишком узкого, чтобы на нем уместились двое, остановился, сбитый с толку. Госпожа Эмма Шеннон, президент компании «Беркинс и Шеннон», кокетничала с явным удовольствием…

– Нет.

– Ты никогда не бывал в Дании?

– Бывал.

– В Копенгагене?

– Да, и что?

– И не узнаешь датский фетиш?

Она вздохнула:

– Русалочка, Пьер, ну ты чего?

Эмма звонко рассмеялась. Пьер не смог сдержаться. Она наклонила к нему голову. Он подтянулся на руках и вылез из воды, к ее губам. Этот поцелуй будто затопил его. Пьер наклонил голову к ее животу, едва сдерживая дыхание, покрыл живот поцелуями. Эмма не шевелилась. Она сидела, опираясь на руки, на краю камня, и не видела ничего, кроме бескрайней вышивки звезд над собой. Был бы здесь Дэн, они бы, конечно, заспорили о причине происходящего – выброс эндорфинов? гипнотический транс? – но в этот момент ее мозг был не способен предложить хоть какой-нибудь аргумент.

Плечо к плечу Эмма и Пьер доплыли до берега. Он смотрел, как она делает все более длинные рывки брассом – от плеч отражался свет луны. Она бросила на него взгляд. Пьер увидел напряженные зеленые глаза – он никогда бы не смог представить, что эта женщина может так смотреть.

Они вытянулись рядом на холодном песке. Эмма слегка дрожала, он притянул ее к себе, сначала чтобы согреть, растирая спину. Затем движения стали медленнее. Кончиками пальцев, еле касаясь кожи, он провел вдоль ее позвоночника, начиная снизу и поднимаясь наверх, до затылка. Пьер почувствовал, как она выгибается, задрожав уже от желания. И он подумал в тот момент, что они нашли абсолютную гармонию, которая проявляется без слов, без знаков.

Они занялись любовью – Эмма наконец обрела реальное ощущения своего сна. Но наслаждение наяву было сильнее, обжигало больше, чем во сне.

Если бы было можно, Пьер предпочел бы остаться неподвижным, чтобы погрузиться в охватившее его чувство. Эмма скользнула пальцами в его еще влажные волосы, другой рукой исследовала его лицо, плечи, спину, словно боялась, что однажды их забудет. Безотчетно она стонала все сильнее. И внезапно он почувствовал, на краю бесконечного стона, как его затопила томительная беспредельность.

…Пьер лег рядом с Эммой и поднес к своим губам ее безвольную ладонь. Песчинки на ее лице подчеркивали темные круги под глазами.

– Ты похожа на панду, – прошептал он.

Она моргнула, не зная, рассмеяться или обидеться. Он добавил:

– Обожаю панд. Я хочу тебя еще сильнее, когда ты похожа на панду.

Они долго говорили, как будто пытались наверстать упущенное. Снова занимались любовью. Пьер навсегда запомнил: Эмма на коленях рядом с ним, улыбается. В это мгновение ему показалось, что ее тело – изгиб плеч, основание грудей, гладкий живот – самое прекрасное, что может быть на свете. Он желал Эмму всем своим существом – просто хотел на нее смотреть – новое и беспокойное ощущение.

У них с Кларой были свои привычки. Занятия любовью стали механическими – привычно, но без фантазии. В такие моменты жена проявляла нежность: много и с любовью говорила, и ему нравилось это. Такая любовь, внушающая уверенность, не выбивала у него почву из-под ног. Приятная гимнастика, во время которой он всегда четко сознавал, что делает. С Эммой все иначе: он был захвачен, пленен желанием, словно высшая сила диктовала ему свою волю.

Для Клары занятие любовью было серьезной вещью, которой она именно занималась. Она, казалось, получала удовольствие, но он иногда чувствовал, что ее радость как бы «цензурирована». Согласована. Управляема. Иногда даже немного вынужденна.

Эмма, казалось, не столь серьезно подходила к любви. Скорее она наслаждалась, смеясь. Провоцировала Пьера. Он обожал наблюдать, как Эмма смеется, но еще больше любил момент, когда она переставала смеяться, – в ее глазах сохранялся отсвет лукавства.

Солнце поднималось рано. Нужно возвращаться, иначе в отеле увидят, что они пришли вместе. Но Пьер не хотел уходить. Эмма тем временем пришла в себя и была уверена, что ее спутник уже задумался над последствиями их ночного приключения. А что дальше? Что ждет их? Что с Кларой, с Брэдом?

– Пьер, знаешь… – начала она, кусая губы.

– Да?

– Я хочу сказать…

– Что?

– Это первый и последний раз.

Он отнял руки, повернулся на живот, положил подбородок на руки и прошептал:

– Да…

Последние слова он произнес еле слышно, но Эмма, прижавшаяся щекой к его плечу, расслышала:

– Да, господин генерал.

Пьер произнес «генерал», словно против воли подчинился приказу. Он с трудом мог вообразить, что молодая, нежная, томная женщина, уткнувшаяся лицом в изгиб его плеча, – та самая образцовая директриса, затянутая в деловой костюм, которую он знал прежде, персона одновременно притягательная и отталкивающая, – из мира, в котором не было места чувствам.

Когда они вернулись на дорогу на мысе, Пьер пропустил Эмму вперед. Он смотрел на ее тонкую белую шею, плечи, спину, спутанные водой волосы, в которых он прятал лицо и руки. Пьер не понимал, как мог Баретт довольствоваться виртуальной любовью с такой женщиной? Пьеру казалось, что после близости с Эммой он хотел ее еще сильнее. И это тоже было в новинку – казалось, он мог ласкать эту женщину часами, не переставая. Дело даже не в физическом желании – источник его ощущений находился где-то глубже, но он не знал где.

Он схватил ее за талию, прижал к себе и прошептал, что хочет ее еще.

Эмма улыбнулась с вызовом, и Пьер, как в омут, бросился в наваждение, которое испытал совсем недавно, которому не мог сопротивляться, и вновь услышал томительные стоны, которые хлынули с такой силой, словно она освобождалась от долго сдерживаемых чувств.

Когда страсть отхлынула, они посмотрели друг на друга, не произнося ни слова. Щеки Эммы пылали, Пьер осторожно обнял ее. Оба хотели говорить о любви, но зачем? У них все равно не будет возможности воплотить эти слова в жизнь. Они не знали: зов плоти, который они только что пережили, прогорит, как пылающая солома, или создаст очаг, жар углей которого никогда не угаснет?

Когда они вновь направились к отелю, уже светало. Эмма рассказывала о своей жизни, о том, что побег от рутины в конце концов превратился в еще большую рутину: запланированные поездки, одинаковые номера отелей, постоянные мимолетные встречи.

– Появляется привычка не знакомиться, – заключила она, в ее голосе слышалась горечь. – Потому что – зачем? Иногда лучше ограничиться поверхностным знакомством. По крайней мере, все честно.

– Пока не приходит время умирать, – прошептал Пьер. – Тогда думают, что надо было больше времени посвятить тому, чтобы узнать любимых людей. Но жалеть уже поздно.

Она вдруг вспомнила Катрин Страндберг, и Эмме вдруг захотелось узнать о ней побольше – кто она была и как жила.

На подходе к отелю воспоминания о прошедшем дне взяли верх. Эмма повернулась к Пьеру.