Шаман подобрал полы балахона и, покрякивая, полез через распахнувшийся по приказу Эрма люк. Принцесса спрыгнула на землю следом за ним. Старик обернулся - люк в это время как раз закрывался.

- Именем Хатта и Гихатта, духов ног, ведущих к двери, повелеваю тебе, откройся! - Результата не последовало. - Сибилло тебе велит, откройся!

- Идем, идем, уважаемый, - поторопил его Сорк. - Найдем молодого принца мы тебя еще не тому обучим.

Мона Сэниа взглянула на него с благодарностью. Старец повернулся и зашагал вдоль развалин башни, с неожиданной легкостью перепрыгивая через замшелые камни. "Хатта-гихатта, хатта-гихатта", - приговаривал он в такт ходьбе, вероятно, заглушая ропот уязвленного самолюбия. Сейчас, когда он двигался, было заметно, что пропорции его тела несколько отличаются от туземного стандарта: руки были длиннее, что делало его похожим на местную обезьяну - впрочем, вряд ли существующую; ноги, напротив, были короче, а ступни шире и как-то корявее. Обуви эти ноги никогда не знали, но то ли к подошве была приклеена черная толстая подметка, то ли сама кожа на ней превратилась в естественные зароговевшие котурны. Не исключено, что он прибыл сюда из каких-то других земель, а это было скверно - вряд ли он тогда мог полностью ориентироваться в местной обстановке.

- Прости, сибилло, если я обижу тебя своим вопросом, - проговорила мона Сэниа ему в спину, с трудом поспевая за его цепкой, как у индейцев, походкой. - Ты родом из этой земли?

- Если бы сибилло было из другой земли, его давным-давно скормили бы шурушетрам. Сибиллин шурушетр бежал сегодня быстрее ветра, и сибилло заплатило за два кокона еды для него. А почему ты спрашиваешь?

Мона Сэниа снова мысленно обратилась к его лексике:

- Твои ноги восхитили меня своей соразмерностью, в отличие от...

- Не ври, вишневоокая. Сибилло уродливо. А отличается оно тем, что родилось не в другой земле, а в иное время.

- А как называется эта земля?

- Эта? Дорога Оцмара.

- Нет, не дорога, а вся земля, от края и до края?

- Ты, мудрая, спрашиваешь как ребенок. У земли нет краев. Вся земля - это как бесконечно толстая колода, на которую намотаны веревки дорог. Она зовется делла-уэлла Тихри.

- А что значит "делла-уэлла"?

- Все. Жизнь, любовь, свет, небеса, надежда, упоение... Незакатное солнце. Все это - делла-уэлла.

Мона Сэниа проглотила комок, мгновенно вспухший в горле, - никогда, никогда больше ей не скажут: "Сэнни, делла-уэлла..."

- Ответь, мудрейший из тихриан, - начал Сорк, но шаман его оборвал:

- Если мы не поторопимся, то время Невозможного Огня застанет нас в поле. А сибилло никогда не любило ночевать под открытым небом.

- А нам далеко? - озабоченно спросила принцесса

- Да вот же.

Шагах в пятидесяти перед ними на фоне закатного оранжевого неба поднимался сруб без крыши. Еще вчера, увидев перед собой строение, сложенное из бревен, принцесса изумилась; в эту же варварскую обстановку он вписывался совершенно естественно. Легонькие облачка пара время от времени подымались над ним. Сибилло ускорил шаг. Мона Сэниа стискивала руки под черным плащом, всеми силами удерживая себя от того, чтобы не очутиться возле темно-бурых, с неободрапной корой, стен раньше шамана. Наконец они были у цели.

- Входи, - сказал сибилло, подымая кожаную сырую занавеску и пропуская вперед женщину, угадав ее нетерпение.

Мона Сэниа задержала дыхание и переступила порог.

Она бессознательно готовила себя к какому-то омерзительному зрелищу, по, не успев еще свыкнуться с полумраком этого помещения, по стенам которого скользили отсветы закатного неба, она была поражена нежным и как бы отрешенным от всего земного запахом свежескошенных умирающих трав, принесенных сюда для того, чтобы уходящим из этого мира людям было не так одиноко на их пути. Трава устилала весь пол, как единая душистая перина для всех тел, распростертых на ней.

Впрочем, тел было немного - всего шесть. Седьмой, живой и, по-видимому, совершенно здоровый, стоял на коленях и перебинтовывал ноги какому-то страдальцу. Давешняя фея пыталась помогать ему, подсовывая полосы ткани, но, похоже, больше мешала. Он выпрямился, услыхав у себя за спиной шорох, и мона Сэниа узнала трупоноса.

К счастью, на нем снова была соломенная юбка и какая-то рогожка на плечах.

С выражением глубокого сострадания он приблизился к принцессе, протянул руку, словно хотел коснуться ее лица, но остановился, как будто ловил ладонью тепло, исходящее от кожи.

- Я никогда не встречал болезни, которая до такой степени уносила бы из человека краски жизни, - проговорил он мягким, глубоким голосом, который несколько смягчал впечатление варварской грубости его черт и непомерной массивности фигуры.

- Я не больна, - ответила мона Сэниа, делая над собой усилие, чтобы не отшатнуться от этих рук, оскверненных трупным прикосновением. - Я ищу сына. Маленького сына. У него белые волосы и кожа, как у меня.

- Погляди, - предложил ей трупонос, откидывая белоснежное покрывало.

Подросток, уютно свернувшийся калачиком, посапывал во сне. Его кожа была не светлее, чем у остальных, по бритая голова не позволяла судить о цвете волос.

- Закрой, - вздохнула принцесса. - Мой - еще малыш, ему нет и года.

- Нам всем нет и года, за исключением мудрейшего, - он поклонился шаману, маячившему в дверях.

- Приветствую, Лронг! - как хорошо знакомому, кивнул Шаман.

Трудно будет что-то объяснить этому дикарю - совсем тупой попался.

- Мой сын еще не умеет ни ходить, ни разговаривать, - сделала она еще одну попытку.

- Значит, он одержим умедлением жизни?

- Да ничем он не одержим, он маленький, понимаешь, маленький, вот такой!

Она попыталась показать ему на пальцах - вот, мол.

Трупонос с неодобрением глянул на нее, тряхнул кистью руки и выбросил вперед указательный палец:

- Ты хочешь сказать, что он застрелен травленым орехом?

- Древние боги, да объясни ты ему, сибилло!

- Сибилло говорит: младенец еще не вырос из сумки гуки-куки, - кратко и вразумительно объяснил сибилло.

- Такого младенца здесь нет. Здесь вообще только вот этот несчастный ребенок, укушенный хамеей.