Капитан сидел спиной к залу, но знал, что сейчас все уставились на сцену, где в луче света застыла фарфоровая девушка. Ее имя Капитан, да и никто в кабаке, не мог выговорить без запинки, а звучало оно так же жалобно и тонко, как звон стеклянных колокольчиков. Никто не знал, из какого королевства, затерянного в джунглях Юго-восточной Азии, появилась эта тонкая и хрупкая, как фарфор династии Мин, девушка. Здешним было всегда наплевать, откуда ты прибыл и куда уходишь, если остался, то остаешься навсегда. А коли сидишь намертво пришвартованный к берегу, то какая, к черту разница, кем ты был там, за семью морями.

Перезвон сделался ритмичней, агрессивней, словно из-за дальних холмов накатывалась конница узкоглазых, бешенных воинов. Народ одобрительно загудел. Начинался фирменный номер кабака "Якорь вам в задницу". Тайский стриптиз с последующим поеданием банана непотребным местом. Каждый вечер и каждый раз на бис. В исполнении фарфоровой принцессы неизвестного королевства.

Капитан поперхнулся. Первая волна злой силы всколыхнулась внутри. И покатилась, как вал, предвещающий большой шторм. Но не в ноги, а в голову. Ударила, вышибив злые искры. Взгляд Криса вновь сделался, как абордажные крючья. Он намертво вцепился им в Капитана и не отпускал, все глубже и глубже вонзая каленые острия в самое нутро. Крису, в общем-то, было глубоко плевать, у него была каравелла, был перстень с тамплиерским крестом и была та, ради которой он уходил в море, ее именем он назовет первый же остров и к ее ногам бросит все дары Обетованной земли, лежащей там, где заходит солнце. У Капитана не было ничего.

За спиной мерзко загоготал Бург, похабный смех подхватили два его брата. У них был повод ржать и чувствовать себя хозяевами жизни: их фелюга, до краев загруженная контрабандным опием, только вчера встала под разгрузку у причала.

Капитан поморщился, таким беспощадным сделался взгляд Криса.

Еще секунда и будет поздно, понял Капитан, еще секунда, и под этим взглядом он превратиться в грязного спившегося бича, останется только выпрашивать на опохмелку, собирать бычки у входа в кабак и мечтать поскорее сдохнуть.

Он не стал допытываться, как Крис прочел в его сердце то, что удавалось прятать от всех. Прочел, так прочел. В конце концов, оба они были капитанами. И если ты капитан, пусть твое корыто и стоит на вечном приколе в самом гнилом углу бухты, порядок на борту устанавливаешь ты. И любишь ту, что выбираешь сам.

Капитан медленно выцедил остатки джина. Угли вспыхнули хорошо, злым бесцветным огнем. Чтобы горели еще ярче, он разрешил себе вспомнить, что уже сорок дней, как нет с ним Партизана. Вечно патлатый, жилистый и злой, он, наверняка, сейчас в раю, в самом дальнем его закоулке, где Господь прячет от бледных праведников таких же святых безумцев. Сидит, должно быть, и светлея лицом докладывает товарищам, камрадам и коммандантам всех возрастов и цвета кожи очередной план мировой революции, последней и окончательной, как Страшный суд.

- Начнем, пожалуй, - с прибалтийской флегматичностью протянул Капитан.

Он оттолкнул стул, пружинисто встал, развернулся.

Обтянутая черной кожей жирная спина Бурга так и просила ножа. Его Капитан и выхватил из ножен у Бурга и без лишних слов вогнал ему под лопатку. Лезвие сначала цокнуло по металлической клепке, а потом легко, как ныряльщик, вошло в плоть. Бург хрюкнул, привстал, замер на секунду, словно ожидая пинка в отклячанный зад, и зарылся лицом в недоеденного поросенка.

Брат Бурга, белобрысый Эрик, моментально сориентировался, вскочил, вырвал из-под куцей рокеровской куртки автомат "Узи". Капитан справедливости ради дал ему передернуть затвор, в это время сгреб за патлы чернявого младшего брата, хоть Бурги были и единоутробными братьями, но явно от разных папаш, и трижды приложил младшего рожей об стол, вернее об то, что на нем еще оставалось от закуски. Эрик, наконец, справился с заклинившим затвором, оскалился и навел ствол в грудь Капитану. Ударом ноги Капитан подбил автомат вверх и разбил кувшин об лоб Эрика. Тот заверещал от боли и обдал кабак, как из брандспойта, потоком свинца. Он все еще продолжал стрелять, когда Капитан хуком справа отправил его в полет по направлению к стойке.

Пули, срикошетив от всех стен разом, зажужжали в прокуренном полумраке, как дикие пчелы, жаля всех подряд. Одна стальная оса тюкнула негра Дюка в широкий лоб, он рухнул грудью на аппаратуру, руки в судорогах заелозили по дискам, и из динамиков ударил самый угарный рэп, на какой был способен DJ Дюк. Жаль, что бедолаге не повезло, свою лебединую песню он так и не услышал.

Под дикие визги и адову дробь музыки загорланил весь кабак. В лихорадочных вспышках цветомузыки разом сверкнули десятки ножей.

За спиной у Капитана грохнуло, словно рванула корабельная пушка, это разбив стол о чью-то голову в дело включился Крис.

- Полу-у-у ндра!!! - радостно заорал Капитан. Вырвал нож из вынырнувшей из темноты руки, метнул нож в один угол, а его обладателя в другой. Полу-ундра, сукины дети! Живем дальше!!! Кто на меня?!

Желающих пустить кровь Капитану оказалось на удивление много.

Дрались самозабвенно и яростно, как только умеют драться в портовых кабаках. Еще до приезда наряда королевской гвардии, окучившей всех дубинками и забросавшей кабак гранатами со слезоточивым газом, Капитана вырубился, сам не поняв от чего. Просто вдруг показалось что плывет по теплому морю, качающему на волнах отражения низких звезд, а над головой гудит белый парус с алым крестом...

... От дикого похмелья и побоев голову сковал стальной обруч. Капитан застонал и попытался открыть глаза. Открылся только один. Второй никах не хотел, как Капитан не старался. Но и одного, мутного, как запотевшее стекло, хватило, чтобы обозреть окрестности.

Карфаген после римлян, японская деревня после цунами, наверняка выглядели приличнее, но для "Якоря мне в задницу" ничего удивительного не наблюдалось. Утренний беспорядок, не более того.

На поле вчерашней битвы жизнь медленно входила в свои права. Худосочный официант вяло размазывал шваброй лужи подсохшей блевотины и крови. Хозяин кабака, тихо матерясь на идиш, бродил между разбитой в щепки мебели, и зло косился на кампанию, похмелявшуюся в углу. Вид у рассевшихся на корточках вокруг единственного уцелевшего табурета был, как у солдат, вырвавшихся из окружения. Но глаза уже горели радостным огнем хорошо похмелившихся мужиков. Они заметили очнувшегося Капитана и радостно залопотали, старший, разливавший из бутылки, ощерил беззубый рот и жестом пригласил присоединиться.

Капитан попытался встать, но в в голове взорвалась боль, словно насквозь, из виска в висок, прошла пуля. Он застонал и откинулся на что-то мягкое. Пришлось опять открывать единственный глаза.

Сверху на него смотрело тонкое фарфоровое лицо девушки. И кожа у нее была, как у фарфоровой куклы, белая и, наверняка, холодная на ощупь. Только глаза у куклы были глазами ребенка, похоронившего мать.

- Как тебя зовут? - спросил Капитан, с трудом разлепив спекшиеся губы.

- Динь - дон - дон -динь - динь, - ответил колокольчик.

Холодная ладошка легла на взмокший лоб Капитана, и впервые за сорок дней ушла боль из сердца ушла боль.

- Живем дальше, Динь, - прошептал Капитан.

В распахнутую дверь была видна полоска моря. У самого горизонта, там, где вода становилась небом, белел парус с алым мальтийским крестом.

Грешник

Свеча в руке Настоятеля дрогнула, и адские тени пустились в дикий пляс. Августин хотел перекреститься, но руки были заняты тяжелыми сумками. В таких "челноки" привозят из дальних стран дешевый ширпотреб. Больше всего на свете Августин боялся Страшного суда, Настоятеля и оставаться на ночь одному в ларьке.

Августин слизнул соленую капельку пота, щекотавщую кончик носа, и решил, что ночного бдения в ларьке он боится больше, чем Настоятеля и Страшного суда вместе взятых.

Каждую ночь, когда по пустым улицам шастали только бродячие псы и проснувшиеся от холода алкаши, продавщица из соседнего ларька принимала начальника отделения милиции.