Конечно, изысканной такую трапезу было трудно назвать, но Илона знала, что деловые люди, подобные Адлеру, обычно довольствуются одним и тем же набором ресторанных блюд. Поэтому обычный кусочек телятины, поджаренный в сухарях, с картошкой и салатом кажется им сказочной домашней пищей.

В следующий раз она зажарит для Петера кусок мяса на вертеле и сдобрит его приправой, приготовленной по собственному рецепту. Все ее приятели принимали это блюдо на ура.

– Кажется, я уже сто лет не ел с таким удовольствием, – сказал тот, запивая творожный пирог большим глотком кофе. – Вы и впрямь прекрасная кулинарка, Илона.

– И не только кулинарка, – добавил Франц. – Все, за что она берется, просто горит у нее в руках. Знаете, наша хозяйка не только дизайнер от бога, но еще и превосходный художник. Вы видели ее графические работы в гостиной? Ведь впечатляет, верно?

– Впечатляет, – согласился Петер, буквально пожирая Илону глазами. – Признаюсь, Франц, ваша коллега сразила меня в первый же день нашего знакомства. – Она поежилась: да уж, этот день ей никогда не забыть. – А сегодня утром, – продолжал откровенничать он, наливая себе уже четвертый бокал «рислинга», – она предложила мне стать ее натурщиком. То есть… позировать для новой картины.

Франц понимающе ухмыльнулся.

– А она предупредила, что пишет только обнаженную натуру?

– Предупредила. Но обещала сделать меня неузнаваемым. – Вино шумело в его голове, язык слегка заплетался.

Франц рассмеялся, как будто Петер сказал что-то ужасно забавное.

– Своему предыдущему натурщику она говорила то же самое. Но открытие выставки стало для бедняги самым черным днем в его жизни. Он сделался героем анекдотов про мужчин, которые обделены природой. Надеюсь, вы меня понимаете?

Петер бросил на Илону такой испуганный взгляд, что она закусила губу, чтобы не расхохотаться.

– Да, она сыграла с этим типом довольно жестокую шутку, уменьшив его член до минимальных размеров. Но если бы этот дурак не хвастал перед друзьями постельными отношениями с ней, она, возможно и пощадила бы его. А так негодяй просто получил по заслугам.

Увидев, как опасно вспыхнули глаза Илоны, Петер мгновенно протрезвел.

– Возможно, я еще и откажусь.

– Это будет мудрый поступок, – сказал Франц, улыбаясь.

– Вот как? – Илона зябко передернула плечами. – Впрочем, что я удивляюсь? Все мужчины – трусы.

Петер смотрел на нее, удивленно подняв брови.

– Я не такой, как все. И вовсе не трус.

– Так докажите это.

– Не сдавайтесь, Петер, – подначивал Франц.

– А я и не собираюсь. Но в гостиной висят только наброски. Где же законченные работы?

– Одну из лучших можно увидеть у Франца над кроватью, – проговорила Илона, растягивая каждое слово.

– Ну уж нет, – запротестовал тот. – Ни в коем случае. Петеру совсем ни к чему видеть эту картину.

– Почему же? – Тот одним глотком допил вино. – Что в ней такого особенного?

Франц выпрямился во весь свой недюжинный рост, и Петер автоматически отметил, что у этого мужчины-мальчика широкие плечи и, очевидно, крепкая мускулатура.

– Потому что она написана специально для меня, – холодно ответил он. – А сейчас я ухожу, иначе эта коварная женщина вцепится мне в глотку. Теперь вся надежда на вас, Петер.

– Что же мне делать?

– Просто соглашайтесь со всем, что она предложит. Иначе я не поручусь, что ваш дом будет закончен. С Илоной трудно ладить. До завтра, фрейлейн Орошвар. Всего хорошего, Петер. Только, пожалуйста, не приходите слишком рано утром. Я забираю Амелию и малышку из больницы, и мне надо к их приезду навести порядок в доме. А там, как вы понимаете…

Петер пожал руку Францу, и Илона встала, чтобы проводить гостя.

Они весело расхохотались в прихожей, и он понял, их пикировка носила чисто дружеский характер.

Неожиданно для самого себя Петер позавидовал легкости и естественности их отношений. Но упоминание о портрете над кроватью Франца не давало ему покоя, заставляя сомневаться в том, что они всегда были платоническими.

Петер не осознавал, что ревнует Илону. И ревнует не к прошлому, а к настоящему. Доселе не знакомый с этим чувством, он принимал его за обычный инстинкт собственника, не желающего ни с кем делиться.

Однако ощущение было настолько сильным, что заставило его вскочить на ноги и с грохотом уронить стул. Опомнившись, Петер налил в опустевший бокал вина и прошел на застекленную веранду. Там, в мастерской, из него и вылез истинный Адлер…

Он решительно шагнул к мольберту и сорвал покрывающую его материю!

Но что за чудеса? Холст был пуст, как мир в первый день творения. Чувствуя, что его одурачили, Петер сделал шаг назад, поднял глаза и… увидел Илону.

Она тихо подошла сзади и теперь стояла в проеме двери, спокойно наблюдая за ним.

– Хотел взглянуть на одну из ваших работ, – пояснил Петер, но в его тоне не прозвучало извиняющихся ноток.

– Вы имеете в виду обнаженную натуру? – как ни в чем не бывало осведомилась Илона. – Но у меня остаются только наброски, сами портреты я сразу же продаю.

– А картина, которая висит над кроватью вашего шефа? Вы тоже ее продали? Или подарили? – Это было сказано еще более резким тоном. – Так сказать, за оказанные услуги.

Промелькнувшая на ее губах улыбка окончательно вывела Петера из равновесия. Лицо его исказилось от ярости, и Илона сжалилась…

– У вас нет причин ревновать меня к Францу, – тихо сказала она и, покачивая бедрами, направилась в его сторону. – Я же говорила вам… Он никогда не был моим любовником. И не будет.

Она взяла пустой бокал из его вдруг похолодевшей руки и поставила на стол среди кистей, затем вынула из ушей серьги и опустила в бокал. У Петера перехватило дыхание, когда она повернулась к нему, обняла за шею и погладила по волосам.

– Ведь он, к сожалению, не ты. – Она произнесла это невероятно нежно. – А ты… ты будешь моим любовником, Петер? Будешь? – повторила она, лаская кончиками пальцев его затылок.

– Ты настоящая ведьма, – хрипло проговорил он, слабея с каждой секундой. Разумом он еще пытался сопротивляться, но тело готово было капитулировать.

– О-ох, – выдохнула она горячо, затем встала на цыпочки и облизала его губы кончиком языка.

– Еще, – простонал он, когда она снова повторила это движение и, дразня, отодвинулась. – Ну же, еще!

И она выполнила его просьбу, а потом вдруг жадно впилась в его губы. Петер тяжело задышал, почти теряя сознание. И вот тут-то последним усилием воли он и заставил себя открыть глаза. Черт возьми! Что он делает? Никогда прежде он не разрешал женщине брать инициативу в свои руки в любовных делах. И вот…

А что, если именно этого она и добивалась? С первых же прикосновений поработить его, превратить в тряпку, слизняка…

Он вдруг увидел ее отношения с мужчинами совсем с другой стороны. Она подавляла их, лишала характера и воли, заставляя безропотно принимать ее превосходство. Значит, и его ждет та же участь?

Ни за что и никогда! Внезапно Петер ощутил невероятный подъем духа, – нечто подобное он испытывал, стоя на трамплине. Одна минута, и ты уже в воздухе, – паришь над бело-голубым склоном. Но как же трудно оттолкнуться и сделать этот последний шаг…

И все-таки Петер решился.

Он заломил ей руки за спину, схватил за волосы и заставил закинуть голову. Ее нежная шея покорно выгнулась перед ним.

– Нет, – простонала она.

Но в ее бормотании было гораздо больше страсти, чем страха! Ей нравилось чувствовать его власть, и Петер понял это.

– Да, – победно прошептал он ей на ухо и, не медля, впился губами прямо в маленькую ямочку у основания шеи.

Его возбуждение достигло предела, когда он ощутил тоненько пульсирующую жилку. Жадно приникнув к этому еле заметному подрагиванию, его губы, оставляя жаркий след на шее, скользнули вверх, к ушной раковине. Его горячее дыхание обожгло мочку, и язык стал проникать глубоко внутрь.