За три года работы в школе-интернате я собрал более сорока семи ученических дневниковых записок. Нет, не подумайте, будто я отнял их у ребят! Эти тайные дневники своих детских лет мне отдали взрослые люди, отцы семейств, матери… Мы собираем давние секретные ученические записки, как коллекционеры иконы или картины, старинные рукописи или драгоценные книги. Мы выспрашиваем о них у давних выпускников школы, у мужчин и женщин. Зачем нам это понадобилось? Воспитатели вдруг осознали, что плохо понимают своих учащихся. Да, да, мы не всегда понимаем их!

Тайные записки ребят, особенно если они ведутся на протяжении многих лет, показывают сюжеты развития психологии, своеволие желаний, переживаний, перепады настроения, закономерности конфликтов, стрессов и неврозов. Своеобразную «борьбу богов» характера.

Чтобы сделать какие-то выводы, я покажу вам дневник Ксении Комиссаровой, девочки, которая когда-то училась в нашей Лесной школе-интернате. В ее записках вы увидите честное отражение событий, связанных и лично со мной… Я дам вам возможность сравнить трагедию, которая случилась с Юлечкой Князевой, с драмой, которая произошла в годы учебы и со мной, с моими товарищами. И наконец, я покажу вам, как наши комсомольцы изучают характер Лермонтова…

Это вам удивительно? Конечно. В школе у нас была учительница литературы и русского языка, маленькая, аккуратная девушка, только что окончившая институт, и она на всю жизнь внушила нам, особенно мне, любовь к Лермонтову. Вы только задумайтесь, обращалась она на уроке, а иногда и после уроков, — как много успел сделать Михаил Юрьевич! Поэт, художник, воин, спортсмен, музыкант, светский лев и бунтарь. Его короткой жизни, тех подвигов и поступков, которые он успел совершить, хватило бы на многих талантливых людей… Беседы о Лермонтове-человеке запали в меня, и теперь, став сам учителем, я вместе с ребятами изучаю характер гениального человека; и это помогает нам понимать и строить свои характеры.

Так что же в действительности случилось с Юлией Князевой? — спросите вы меня.

Одноклассники собрали биографические сведения о Юле. Это была красивая, крепкая сложением крестьянская девочка. В возрасте десяти лет пережила страшную трагедию: ее мать, спасая младшую дочь, погибла вместе с ней в огне горящего дома. Отец сильно горевал. Сам воспитывать Юлю не мог, отдал ее в детдом и уехал на Север. Затем она была переведена в нашу Лесную школу-интернат, поближе к родной деревне, где у нее жила тетка. Юля была скрытной, застенчивой, но волевой. Не любила откровенности ни с подругами, ни с учителями. Поэтическая натура со светлой фантазией, с возвышенными мечтами, любила уединения, природу, охотно пасла колхозных телят, не тяготясь одиночеством.

Подруги видели, что девочка отличается непреклонной волей, самолюбива и душевно ранима. Они рассказали: однажды, когда задали на дом задачки, Юля легко решила их, но не позволила никому из своих близких, кроме одной подруги, переписать решение. Хотела отличиться и получила пятерку, как и та девочка, которая списала у нее решение. Опасаясь, что еще кто-то заглянет в тетрадь, Юля держала тетрадку подруги в своем портфеле! Вот какая она была упрямая. Летом, во время работы в колхозе, девочка влюбилась в сына директора школы — Романа Кореня. Мы не можем утверждать, что Роман совсем уж плохой парень, но это, конечно, избалованный отцовской любовью «жених», который не собирался жениться на Юле.

Узнав о ее беременности, он настаивал на аборте. Об этом свидетельствуют пометки в тетрадке и записки самому Ромке, которые она передавала через подругу. 20 июня она в дневнике писала: «Люблю тебя, Ромка! Никогда тебе не скажу об этом первая». А 23 августа уже: «Маски, маски, маски… Все скрытные, говорят не то, что думают. Неужели нельзя доверить себя никому?» 24 августа: «Меня охватывает отчаяние, что я прячусь с Ромкой, таю свои чувства. Мне стыдно и страшно, но я люблю его и готова на все».

«Все» — не было еще приговором себе. Это была лишь страсть. Но уже и признание себе, что беда началась. Да, девочка попала в двойной или даже в тройной стресс. Она влюбилась в Ромку, переступила порог запрета, забеременела, но друг не стал ее спасителем, он не умел и не хотел ринуться ей на помощь, объявить о том, что готов жениться. Во-вторых, сделав попытку вырваться в город, в больницу, девочка из-за безалаберного и малотолкового бригадира потеряла несколько телят, которые, оставшись без надзора, объелись зеленями в поле… В-третьих, оставшись вдвоем в лесу, в машине, Юлия повздорила с Романом и, видимо, случайно вытолкнула его из кабины. Как это получилось, установить трудно. Роман выпал из кабины, ушибся, может быть, немного симулировал потерю сознания, нескольких минут было достаточно, чтобы девочка в ужасе бросилась бежать в деревню. Самолюбие и страх не позволили ей исповедоваться во всем подругам, тетке или кому-то еще. Отчаяние, стрессовая ситуация, невроз и гибель…

Беда с Юлией — приговор застольной педагогике, годами убеждающей ребят складывать перед нею руки на столах, это крах теории пассивного послушания, «бесконфликтных детей», якобы «духовно богатых», «сознательных» в отличие от подвижных, инициативных, но «бездуховных» и «несознательных». Юлия жертва — «обучая, воспитывать… лишь на уроке». Эксперимент поставила жизнь. Для нас поучение: «Воспитывать нужно в поступках». Что ждет нас на этом беспокойном пути?

Хотелось побывать в Лесном, но от Москвы до сибирского поселка без малого две тысячи километров. Апрельское письмо Половникова разожгло мое любопытство: 9 мая, в День Победы, команда парашютистов-десятиклассников наметила покинуть самолет над родной школой. Мне доводилось видеть прыжки с парашютом опытных спортсменов — и групповые, и одиночные, и затяжные, с трюками, и на армейских учениях. Тут к спортивному действу готовились школьники! Тренировал их сам директор вместе с инструктором школы ДОСААФ.

Взял командировку в Томск, скорехонько завершил там свои дела и поездом выехал в Лесной. Снег уже согнало с полей, на них ползали, урча, тракторы; озера полны водой, разлившиеся реки закрыли луга, вступили в перелески, затапливали дома и даже улицы низинных поселков. Май озарял рощи, овраги, села, бросая в окно купе зеленый оптимизм весны, подмигивая с пригорков подснежниками, помахивая пушистым вербняком.

И вот поезд прибывает на станцию Лесная. Железнодорожный мост через реку, слева высокие горки опилок лесозавода, три железных трубы местной электростанции, вагоны, нагруженные пиломатериалом. Избы с огородами, куры в палисадниках, поленницы дров возле изгородей. На перроне в негустой толпе пассажиров и встречающих коренастой фигуры в гимнастерке и военных брюках не видно. Из Томска я отправил в школу телеграмму, надеялся, что меня встретят. Пунктуальный Александр мог в последний момент выскочить из-за угла здания вокзала. Однако не выскакивал. Оставшись на насыпи дороги после ушедшего поезда, я огляделся и заметил у штабеля шпал двух велосипедистов: один — длинный, тоненький, в клетчатой рубашке, мотал русой головой на худенькой шее, ища кого-то глазами, другой — крепыш, этакий гриб-боровик, в пиджачке, в фуражке; оба паренька держали возле себя велосипеды. Мое появление их обрадовало:

— К нам в школу? — Маленький крепыш уверенно протянул мне руку. — Я Аркаша Дронов, член комитета комсомола, послан встретить вас директором школы.

Второй смущенно улыбался, не отваживаясь подать руку.

— Леня Комлев, — назвался тихо.

— Поедемте скорее в поле! — заторопил Аркаша, садясь в седло. — Вот и вам велосипед. — К моему изумлению, мне была припасена техника. — Вы чуть-чуть не опоздали. Вся школа уже за канавой, ждет самолет.