— «И гордый демон не отстанет, Пока живу я, от меня, И ум мой озарять не станет Лучом чудесного огня», — быстро нашелся Аркаша.

— Александр Илларионович требует от нас развивать сообразительность, находчивость, решать трудные задачи, рационализировать и изобретать, — объяснял Комлев. — Отрицательными чертами ума являются хитрость, подлость и плутовство.

Заметив на лице моем сомнение, они начали уверять, что и секторы комитета комсомола построены строго в соответствии с ветвями характера. Есть сектор дружбы и любви, сектор семейного воспитания, то есть связи с родителями, секторы нравственности и дисциплины, искусства и эмоциональных ситуаций, секторы урочной учебы, клуба эвристики и кружковой работы, военно-патриотической работы, управления и планирования, наград и поощрений, культуры и антирелигиозной деятельности, труда на лесозаводе, экономики и заработной платы, физкультуры и здоровья, моды и швейной мастерской (есть такая в школе), общественного питания и сельскохозяйственного труда, быта и отдыха, транспорта и связи (в школе есть машина, пять велосипедов, радиоузел), шефства над пионерами и октябрятами.

— У вас не комитет, а Верховный Совет, — пошутил я осторожно, но подростки переглянулись, как мне показалось, даже перемигнулись.

— Да, верно! — выпалил Аркаша. — Верховный Совет СССР состоит из Президиума, из двух палат — Совета Союза и Совета Национальностей. Каждая палата имеет структуру, отвечающую двадцати трем ветвям характера человека…

— Не человека, а нашего государства — Советского Союза, — поправил его Ленька.

— Не мешай! — огрызнулся Аркаша. — У государства, конечно, не ноги, а транспорт, не голос, а телефонная связь! Поэтому есть комиссия транспорта и связи. Есть комиссия по науке и технике. Есть комиссия по промышленности. По сельскому хозяйству. По народному образованию и культуре. По иностранным делам. По охране природы…

— Ну чего ты ему перечисляешь! — опять вмешался Ленька. — Он сам знает. — И обратился ко мне: — Нам в интернат нужно…

Мы пожали друг другу руки, дав обещание завтра встретиться вновь. И ребята покинули квартиру.

Часов до семи вечера ожидал я Половникова в его квартире, разглядывая в распахнутое окно поселковую улицу, наполненную громыхающими грузовиками, ребячьей беготней, старушками на скамеечках у заборов. Особенно было любопытно наблюдать с высоты пятого этажа жизнь «патриархального двора» — усадьбы с деревянным домом, садом, огородом и грядками, обнесенными частоколом изгороди. Все сверху как на ладони. Вот из сенных дверей выскакивает мальчуган лет десяти, оглядывается по сторонам, нет ли кого, и, вместо того, чтобы бежать в уборную, встает за белую простыню, висящую на веревочке… Вот во двор выходит девушка в красном берете, рядом с ней юноша в белой рубашке — они обнимаются… Люди привыкли видеть один другого на высоте своего взгляда; здесь, в ограде, их прикрывает от чужих взоров стена хлева и плотные, высокие ворота, молодые ведут себя естественно. Хозяин является с топором и принимается обтесывать какие-то жерди. Хозяйка, полная, с ведром в руке, шагает к хлеву — поить корову, которая встречает ее мычанием.

А здесь, на высоте пятого этажа современной квартиры, жил третий уж, по моим подсчетам, год директор школы Александр Половников, попытавшийся как бы с высоты птичьего полета мысленно окинуть взглядом всю ребячью жизнь, увидеть те закономерности, которые не видны вблизи. Двадцать три ветви характера выявил он у своих питомцев с высоты своих наблюдений. Создал двадцать три сектора комсомольского самовоспитания… И что ж? Наверное, не без того, конечно, он в чем-то ошибается, но не это главное. Изучая макаренковскую систему воспитания, он обогащает ее своим современным подходом. Не для собственного удовольствия… Впрочем, и для собственного тоже! Как же работать, менять распорядок школьной жизни без интереса! «Воспитатель, который боится или не хочет неприятностей, — тиран», — вспомнилось мне чье-то изречение. Очень верно!

Я подошел к книжному шкафу. За этим занятием и застал меня Александр. Уже опять в военной форме, подтянутый, взволнованный, обрадованно кинулся ко мне, будто мы не виделись с ним в поле, обнял. У него день радости! Восемь «подготовишек» сделали прыжок с неба! Не всем, оказывается, в классе хватило смелости. Но из двадцати пяти десятиклассников восемь показали отвагу, разве это не счастье директору! Иришка, конечно, подпортила триумф своей неудачей… Большой беды нет — подвернула ногу, растяжение жил. Еще будет прыгать! Происшествия случаются и в спортивном зале, и в туристическом походе, но те неприятности не делают погоды в школе. А тут событие рассматривалось как бы увеличенным на экране, оно стало грандиозным, и мелочь с ногой превратилась в общешкольную, того хуже — в общерайонную или даже в общеобластную досаду. Уже зудят: «Ах, она могла погибнуть!»

Приняв душ и переодевшись в свежую белую сорочку и спортивное трико, он вошел уже немного успокоившимся.

— Знаешь, в чем меня упрекают? Экспериментирую, мол, над ребятами в отсутствие их родителей. Это нелепый укор! Из восьми прыгунов, кстати, только трое интернатских, остальные из семей поселка, имеют одобрение пап и мам.

— Сам-то не боишься экспериментов?

— А что делать? Жизнь показывает, что ребята детренированы, пассивны, от постоянного многолетнего сидения на уроках у них вырабатывается обученная беспомощность, в трудных ситуациях нет поисковой активности, — рассуждал Александр. — Сколько старых дев? Миллионы! Отчего? Нет активности в выборе мужа. Сколько неврозов! Сколько трусов, боящихся всяких конфликтов, либо, наоборот, конфликтующих по пустякам. Где же страна возьмет социально активную молодежь, как не в школе?

Он схватил в углу гирю-двухпудовку, подкинул ее к потолку, поймал, перекрестился ею и, засмеявшись, поставил в угол.

— Гипотония одолевает, обученная беспомощность, эмоциональный застой, бесконфликтность… С детских лет на всем готовеньком, не знают, как заработать рубль до шестнадцати или даже до девятнадцати лет! Помните наш разговор о душе и теле?

— Конечно!

— Сознательность вколачивали мы раньше в школе внушением. Кто из ребят похитрее, тот соглашается с нами, но делает все по-своему, а другой становится таким послушным, что без подсказки шаг боится ступить. — Он прохаживался по комнате от окна к двери и назад. — Из теории о душе и теле родилась теория наполнения тела сознанием… Сознание якобы облечено в форму тела, а форма переходит в содержание… Вот так поехало-пошло. Все одно в другое преобразуется. Хе-хе. Аристотелевщина и гегелевщина кем-то занесена в нашу Лесную школу. Давно занесена. А по мне, лучше пусть воля борется с честолюбием, страх одолевает разум, сон бросает на лопатки даже совесть, но укрепляет здоровье — гомеостаз, физкультура закаляет нервы… С такой борьбой жить интереснее! Это игра мышц, эмоций, активная оборона и смелая защита! Раньше мы не вникали глубоко в психологию ребят. Да и мальчишек, девчонок даже старших возрастов почти не выпускали из ограды. Воспитательницы займут позиции во всех концах двора, сядут на стулья, вяжут или книжки читают и поглядывают, кабы никто из сорванцов не набедокурил. Надзор был, а воспитания не было.

— Понимаю, нужна программа поступков…

— Ох как нужна! — Александр даже пихнул меня весело кулаком в грудь. — Военную, физическую, эстетическую мы еще имеем. А как воспитывать волю? Коллективизм? Честолюбие? Бескорыстие? Недавно учительница истории приносит статью, в которой пишется буквально следующее: «Ничего не изменилось в воспитании детей за последние несколько тысяч лет, и ничего не изменится в ближайшие тысячелетия, всегда истинные воспитатели занимаются одним: возвышают дух ребенка, то есть передают ему стремление к добру, истине, красоте». Эта фраза засела у меня в мозгу как заноза. И еще одна: «В старину всю мудрость — сложность воспитания вкладывали в одну строку: «Имей дух и умей воспитывать его», вот и все, и я надеюсь, с этим согласятся десять тысяч моих ученых собратьев». Вы слышите? Дух воспитывать! Шаманство развели, богословие! Выучил урок — сознательный, не выучил — несознательный. Содержание им подавай в хорошей форме! А я теперь говорю иначе: содержание у ребят государственное, а форма хоть и старенькая, да чистая… В обкоме комсомола улыбаются, действия мои одобряют, облоно тоже в обиду меня не дает.