— Телята сдохли, — спокойно сказала она и повернулась, чтобы идти к воротам своей ограды, но будто спохватилась и сердито добавила: — Бригадир — вахлак! Девчонку губит! Она еще подросток, ей на уроки идти, а он держит ее на пастьбе до крайности!
Женщина скрылась за воротами. Скоро из калитки выскочила и сама Юля — плотная невысокая девушка в ситцевом платьице; густые каштановые волосы забраны в пучок и перевязаны красной ленточкой, челочка на лбу, ноги в тапочках; вся послушная, домашняя, а глаза печальные. Симпатичная девушка из юных красавиц, которые подросли уже после моего отъезда из деревни.
— Почему телята убрели в зеленя? — без обиняков обратился я к ней.
Уголки пухлых губ дрогнули, плечи колыхнулись.
— Я бригадиру сказала: «Завтра на пастьбу не выйду». Он заорал: «Нет тебе подмены!» Утром я загнала гурт в рощу и оставила, а сама уехала на автобусе в город…
— Самовольно бросила работу, — прокомментировал я, — не могла еще день подождать…
— Надо было в город. — В голосе непреклонность.
— Что у тебя там, спешное?
— Надо было в город, — повторила она твердо.
«Характер у нее кремень, как у тетки», — подумал я и больше ни о чем не допытывался; пообещал похлопотать за нее в правлении колхоза. Посоветовал не опаздывать на занятия в школу.
— Балда ты, Александр! — выслушав меня, раздосадованно подытожил рассказ Батя. — Ехал помочь, и после твоего участия девчонка полезла в петлю… Иди!
В моем кабинете райкомовцы обступили меня с сочувствиями. А я сидел как пень, ничего не слыша. Спохватился — и поехал в областную прокуратуру.
— Зачем вы лично взялись изучать причины падежа телят? — спросил следователь.
— Такой у меня нрав, — другого ответа не мог придумать. — Лезу в происшествия…
Покинув прокуратуру, оседлал мотоцикл, рванул в Коммунарку. На улице, как обычно, играли на полянках ребятишки, бабушки сидели на скамейках. Остановив мотоцикл возле ворот тетки Дарьи, свободно вошел в ограду, но дверь в сени заперта крохотным замком. В здании клуба (а там и комната бригадира) за столом сидел бритоголовый маленький мужик в сатиновой рубахе-косоворотке, громко наставлял двух женщин. Увидев меня, он торопливо встал и протянул руку, но глаза у него были хитроватые, недобрые.
— Нехорошо, Илларионыч, вышло… Встряли в наши телячьи неурядицы и замарались…
— Где тетка Дарья? — перебил я его.
— А что Дарья? Она не поможет. — Он сел за стол, опять стал что-то писать в толстой амбарной книге.
Красивая полная женщина, моя ровесница, некстати засмеялась:
— Губишь, секретарь, девушек… Жениться пора! А Дарья ушла в церковь заказывать панихиду.
Упреки и шутки так расстроили меня, что я скорбно приложил руку к сердцу и раскаялся:
— Клянусь вам, ничем я Юлю не оскорблял! Расспросил только о телятах…
— Ну, ну, Илларионыч, — успокоил меня бригадир. — Ты это судье скажешь, а мы люди маленькие… Жалко девушку.
Ясно море! Никому не было дела до моей исповеди! Да и правильно: девочку уже не оживить! Женщина рассказала: тетка Дарья вечером хватилась, где племянница? Сходила в соседний дом, там два парня холостых, допытывалась у них, была ли Юля на танцах в клубе. Нет, там ее не видели. До рассвета тетка Дарья просидела у окошка, все поджидала племянницу, думала, что она на свидании. Беспокойство, конечно, одолевало. А как вспыхнула зорька, побрела в ограду собирать развешанное на веревках белье да заглянула в сарай и обмерла от ужаса: кто-то там висит на шпагатике детской скакалки, привязанной к перекладине, ноги под себя подогнул. «Юленька!» — ахнула тетка и стала тормошить девочку, заторопилась, чтобы чем-то перерезать шпагатик, а под руками ничего нет, и заспешила в кладовую за большими ножницами, которыми овец стригут. Ну сияла тело, уложила на земляном полу, оно уже бездыханное. Закричала тетка Дарья, заплакала, бросилась в соседнюю ограду, разбудила в доме всех. Парни выскочили заспанные, один сходил в сарай поглядеть на Юлю, а второй забоялся. Послала тетка Дарья парня постарше, чтобы привез из поселка доктора, а младшего на мотоцикле за милиционером. Зазря торопила их. Участковый прибыл утром часов в десять вместе со следователем и врачом. Осмотрели место беды, освидетельствовали труп, отправили на машине в город. Дарья сперва плакала, а потом лицо ее окаменело, почернело, она повязалась черным платком и ушла за реку в село, где церковь.
— Неужели надумала отпевать? — всполошился я.
— А кто ее знает! — Бригадир усмехнулся. — Своенравная баба. Захочет — похоронит по-православному вашу комсомолку.
— Висельников в храме не отпевают, — успокоила меня женщина постарше.
— Эх, — махнула на нее рукой другая. — Деньги помогут! У Юли отец северянин, поди, прикатит на похороны…
— Телеграмму отцу отбить бы… Дарья не любит сестриного мужа, она держала девочку из сострадания к ней. Мать у девочки ведь сгорела при пожаре…
От деревенской конторы мотоцикл перенес меня в Лесной, в ограду школы-интерната. Детвора сновала вокруг. Директора школы Илью Борисовича нашел я в кабинете — крохотной комнатке с одним столом, плательным шкафом и двумя креслами. Высокий, с густой седой шевелюрой, в опрятном коричневом костюме, он двинулся мне навстречу, еще у дверей обрадованно стиснул мои плечи:
— Здравствуй, Саша! Под каким парусом?
Он был моим учителем в школе. Каждый раз, как сводила судьба или работа, он непременно напоминал мне, что я его воспитанник. Странно, но он завидовал, что я «районный руководитель». Мой печально-виноватый вид не остался незамеченным.
— Не горюй, Саша, раньше срока, — одернул он меня. — Завтра у нас первый день занятий. Родители везут детишек в интернат с цветами. Пойми — нам не до похорон. Тетка как-нибудь управится…
— Нет! — строго возразил я своему учителю. И передал все подробности о Юле, о намерении тетки Дарьи отпевать девочку в церкви.
— Ну и что… Это ее право… — даже обиделся Илья Борисович. — Чего предлагаешь? Устроить прощанье ребят школы с висельницей?
Усадил меня в кресло, заговорил рассудительно:
— Впервые такая беда в школе… Гроб с телом в школе не установишь… Нельзя! Для ребят будет такая психическая встряска! Понимаешь? Да и чему научит это событие ребят? Дуреха, надругалась над собой…
— Вы, Илья Борисович, трагедию о Ромео и Джульетте видели? Двое подростков погибли, и сотни лет люди ходят на спектакли. Мы потеряли ученицу-товарища. Почему же гроб не установить в школе для прощания?
— Брось, брось, Саша! Школа не театр! Юле теперь все равно, а нам — неприятности… Слабая у нее была психика! Вот и все! И нечего ребят травмировать горем! Мне выговор, и тебе тоже… Этого достаточно!
Намек на то же, в чем упрекнул меня и колхозный бригадир! Впрочем, я уже верил в свою вину.
— И все-таки смерть загадочна. — Я сидел в кресле, не собираясь уходить из кабинета прежде, чем договорюсь с директором об участии комсомольцев-учащихся в похоронах Князевой Юлии. — Я слышал, Илья Борисович, что тетка Дарья была у вас и рассказывала вам о падеже телят…
Он выскочил из-за стола, шагнул ко мне, нервно ероша седые волосы.
— Такими уликами, Саша, не шутят! — оскорбленно морщился он. — Не подталкивай ближнего в пропасть! Ты мой ученик. Похороны мы обговорим, сейчас приглашу завуча, учителя внеклассной работы… Но своих догадок и предположений обо мне лучше не распространяй… Освобожу старшеклассников от уроков! Достаточно? Когда панихида?
— Простите, Илья Борисович, — бормотал я, смущаясь и чувствуя, что краснею. — Гроб с телом можно поставить в деревенском клубе. Всех комсомольцев мобилизуем…
— Да зачем тебе это? — Он изумленно вскидывал голову. — Это косвенное признание вины! Причастности нашей к гибели девочки. Были каникулы, она пасла телят, они убежали в зеленя и объелись, с горя у нее в головке произошел… — Он приставил указательный палец к виску и щелкнул языком.
Я настоял, чтобы Илья Борисович пригласил в комнату, где на дверях висела табличка «Комитет ВЛКСМ», активистов-ребят. Скоро пять разнокалиберных подростков — два худеньких восьмиклассника и один крупный, широкоплечий десятиклассник да еще две белокурые, аккуратные девочки в белых передничках и с комсомольскими значками — заняли столы, сложили руки на столешницах, ожидая беседы. Их вид меня сильно разволновал.