— Давно в последний раз были в оранжерейном отсеке, Валентин Степанович?

Штурман побледнел.

— По… понимаю… — пробормотал он, заикаясь. Посмотрел в упор на собеседника и продолжал: — В последний раз я был там неделю назад. Ничего подозрительного не заметил. Могу поклясться, что находился, как это говорится, в здравом уме и твердой памяти…

Капитан покачал головой и вышел. Какое-то саднящее чувство продолжало беспокоить его. Он торопился в медицинский отсек, чтобы обсудить с Дмитрием Анатольевичем то, что только что произошло в штурманском.

Человек уснул на посту! Само по себе это было беспрецедентно.

«Переутомились люди. Тут нужно что-то придумать», — думал, нахмурясь, капитан, в то время как лента несла его вдоль бесконечных коридорных отсеков.

Для отопления, освещения и миллиона прочих нужд экипажа установку давал «Катеноид» — система, внутри которой непрерывно шла управляемая термоядерная реакция. За непроницаемыми стенками, за магнитными перегородками бушевала укрощенная плазма, день и ночь пылало и плавилось маленькое ручное солнце.

«Каравелла» выполняла корректировку курса, как вдруг раздался вой аварийной сирены. Тобор мигом сориентировался и рявкнул в переговорное устройство.

— В камбузе включена аварийная энергоустановка!

Взбешенный капитан сжал биопередатчик так, что тот хрустнул.

— Либун! Почему аварийку включили?

— Потому что основная подача отключилась.

У капитана голос перехватило.

— Вы что же, Феликс Анемподистович, — произнес он негромко, — не знаете разве, что аварийна включается, только когда грозит катастрофа?..

И тут кок ответил фразой, которая впоследствии прочно вошла в корабельный фольклор.

— А разве это не катастрофа, когда не на чем борщ сварить?

Капитан ограничился тем, что чертыхнулся, правда, весьма основательно и витиевато, и велел Либуну немедленно отключить аварийку.

Но оказалось, что кока не ругать, а хвалить надо: он первый заметил аварию. Произошло это спустя несколько суток после загадочного происшествия в оранжерейном отсеке «Каравеллы».

Через минуту Тобор нашел место аварии: возле штурманского отсека был перерезан энергопровод.

Но перехватить нейтритовый кабель, к тому же снабженный тройной изоляционной оболочкой, не так-то просто, как срезать дерево. Ольховатский с помощью Тобора быстро заменил поврежденный участок кабеля.

До этого Ольховатский внимательно осмотрел срез: он был ровный, как поверхность зеркала. Знакомый почерк!

Только тут энергетик обратил внимание, что все еще жив, хотя касается рукой кабельного среза. Почему его до сих пор не убил чудовищный поток энергии, который должен был хлынуть через тело?

Оставалось выяснить, почему не сработала аварийная система. Они с Тобором быстро докопались до сути: она оказалась отключенной…

Ольховатский доложил о случившемся капитану.

У его дублера все энерговоды были в порядке — он проверил их перед тем, как сдать Владимиру дежурство. С того момента, как Ольховатский заступил на дежурство, прошли считанные минуты. Следовательно, несчастный случай (или авария, или диверсия — можно называть как угодно) мог произойти только в этом коротком промежутке времени.

В энергоотсек за это время никто не заходил. Что же, выходит, он сам перерезал кабель?!

Капитан внимательно выслушал Ольховатского. Когда тот кончил, он задал вопрос:

— Владимир Николаевич, у вас в отсеке имеется лучевой инструмент?

Энергетик смешался.

Дело в том, что некоторое время назад ему пришлось брать из подсобного отсека лучевой сшиватель по какой-то надобности. По инструкции он должен был сразу же вернуть сшиватель на место, однако не сделал этого. Грех небольшой, и обычно на «Каравелле» смотрели на подобные вещи сквозь пальцы. Однако теперь-то наступали другие времена!

— Имеется… — сказал Ольховатский.

— Какого действия?

Он опустил голову.

— Веерного.

Лицо капитана рывком приблизилось, вынырнув из глубины экрана.

— Больше повреждений в отсеке нет? — спросил он.

— Нет.

— Так… Пока нити тянутся к штурманскому… — протянул капитан. — Ну а как ваше самочувствие, Владимир Николаевич?

Ольховатский пожал плечами, уже догадываясь, куда клонит капитан. И следующая его фраза подтвердила догадку.

— Езжайте к Логвиненко.

— Гипноз?..

— Да. Пусть всесторонне обследует вас на этот предмет, Владимир Николаевич.

Медицинский отсек, обычно пустынный, поразил Ольховатского обилием народа.

Логвиненко встретил его у входного люка, словно поджидал.

— Проходи, проходи, голуба душа! — пропел он.

Никто не обращал на вошедших внимания: у каждого хватало собственных забот.

— Вот сюда, сюда, на стульчик садись, — продолжал Дмитрий Анатольевич, втискивая его в глубину импровизированной диагностической машины, призванной определить, подвергся, ли данный индивидуум гипнозу.

Ольховатский сел. Со всех сторон к нему потянулись щупальца-датчики разного калибра. Ему почему-то вспомнился чудовищный спрут из «Тружеников моря» — он недавно перечитывал роман Виктора Гюго. Сходство показалось настолько живым, что он невольно поморщился.

— Зря, зря дуешься, голуба душа, — покачал головой Дмитрий Анатольевич, уловивший гримасу. — Обижаться не надо. Не надо, голуба.

— Я не обижаюсь.

— Капитан отвечает за все, понимать нужно.

— Да гипноз-то при чем?

— А гипноз, доложу тебе, голуба душа Володя, штука препаскудная. С помощью гипноза, то есть стороннего воздействия на волю и психику человека, можно заставить его сделать против воли многое, очень многое…

— Допустим, можно заставить, — согласился Ольховатский, без всякого удовольствия наблюдая, как Дмитрий Анатольевич набирает в шприц какую-то розовую жидкость. — Допустим, против воли человека. Но ведь я же запомнил бы все, что делал в состоянии гипноза?..

— Ошибаешься, голуба, — покачал головой Логвиненко. — В том-то и закавычка, что сознание загипнотизированного на это время полностью отключается!

— Так я бы потом вспомнил, что делал. После окончания действия гипноза!

— И опять пальцем в небо, голуба, — меланхолически произнес Дмитрий Анатольевич и закатал рукав куртки энергетика. — Гипнотизер при желании может стереть из твоей памяти все, что ты делал в состоянии гипноза.

— Это как?

— А с помощью простой команды, голуба: «Когда вы проснетесь, то забудете все, что делали!» Усваиваешь?

— Гм… когда проснетесь! Но, черт возьми, до гипноза-то я ведь должен был увидеть его, мерзавца, который меня загипнотизировал? — взорвался Ольховатский. — До гипноза я же был в нормальном состоянии, правда?..

— Правда.

— Почему ж я его не запомнил?

— Спроси у меня что-нибудь полегче, Володя, — попросил Дмитрий Анатольевич.

— Я-то думал, медицина всесильна.

Безвозвратно канули в прошлое беспечные деньки, когда жизнь на корабле текла спокойно, словно равнинная река, которая движется медлительно, отражая в себе весь окрестный мир и словно боясь не то что расплескать всколыхнуть его.

Каждый день теперь люди ждали подвоха.

Во всех бедах — впрочем, пока не очень большого калибра, — которые случались на «Каравелле», начала прощупываться одна закономерность, которую первым угадал капитан: все эти несчастья, словно деревья в бурю, склонялись в одну сторону, и этой стороной был штурманский отсек корабля.

Особняком стоял случай в оранжерее, с которого, собственно, все и началось. Но это было то исключение, которое подтверждает общее правило. Кстати, в оранжерейном отсеке после того памятного случая, когда Либун обнаружил срезанный дуб, а Тобор — березу, больше никаких неприятностей не происходило.