Что же касается штурманского отсека, то на него неприятности посыпались как из рога изобилия. Захворал Валя, и серьезно, недомогали его сотрудники. То и дело разлаживалась следящая система, до сих пор в течение многих лет работавшая безупречно, и каждый раз приходилось «приводить ее в чувство», по выражению Георгия Георгиевича.

А в один прекрасный день выяснилось, что на координатной сетке двойная звезда беты Лиры — цель полета — смещена. Это обстоятельство обнаружил дотошный Тобор. Не сделай он этого — и очередной сеанс коррекции курса увел бы «Каравеллу» далеко в сторону.

Что или кто повинен в этом смещении? Причин можно было надумать немало, но когда много причин — это значит, что нет ни одной достоверной.

Штурманский отсек по приказу капитана был взят под усиленный контроль, и отныне вездесущего Тобора можно было встретить там чаще, чем в любой другой точке «Каравеллы».

Постоянными беспорядками в штурманском отсеке, конечно, больше всех был расстроен старший штурман Орленко. Но держался он стойко.

Между тем жизнь на корабле шла своим чередом.

Осень — грибная пора, и Ольховатский вздумал как-то в воскресенье пойти по грибы. Оранжерейный был пустынен. Холодно в нем показалось, промозгло. Сентябрь хозяйничал вовсю. Тропические и субтропические растения, заботливо укутанные невидимыми защитными полями, были погружены в спячку.

С грибами ему не повезло. Для «грибной охоты» нужны терпение и сноровка, а он был начисто лишен этих качеств.

На «Каравелле» наступал вечер. Начинали светиться стенные изогнутые поверхности, глуше и тише шумели озонаторы. Неведомо где возникавшая музыка струилась волнами, то усиливаясь, то пропадая. За все годы полета он так и не удосужился спросить кибернетика Марата, где вмонтированы звуковые источники.

Музыка всякий раз была другая. Сколько помнил Владимир, она никогда не повторялась. Игуальдо как-то раз всерьез уверял его, что музыка на корабле родится «из ничего»: она, мол, вызывается настроением человека, который в эту минуту пересекает коридорный отсек.

Всем, впрочем, давно было известно, что Ранчес — человек, любящий мистифицировать. Его хлебом не корми, а дай разыграть кого-нибудь.

Ольховатский изготовился перепрыгнуть на ленту, ведущую к Вале, но его перехватил невесть откуда вынырнувший Либун.

— Заскочи на минутку, Володя, — попросил кок. И что-то в его голосе было такое, что энергетик сдержал готовый сорваться с языка отказ и двинулся за Либуном.

В каюте у Либуна было чистенько, каждая вещь лежала на своем месте. Характер хозяина наложил отпечаток на обстановку. Ольховатский с интересом оглядывался, поскольку попал сюда впервые.

— Что выпьешь, Володя? — захлопотал кок.

— Безразлично.

— Тогда выпьем «бессмертник», — решил Либун.

Ольховатский присел на стул и принялся потягивать «бессмертник» — смесь апельсинового и грушевого сока, сдобренную соком трабо. Когда шел сюда ноги гудели: видно, здорово находился сегодня. А теперь вот с каждым глотком усталость проходила, таяла, словно ледышка, брошенная в теплую воду.

— Одиноко мне, — пожаловался Либун. — Когда делом занят — хоть как-то забываешься. А так… мысли всякие одолевают.

Когда допили коктейль, Либун достал из кармана потрепанную записную книжку и сказал:

— Хочу прочитать тебе одну вещь.

Владимир улыбнулся.

— Новый рецепт для приготовления блинчиков?

Кок смутился.

— Это стихи.

— Стихи?

— Да так… одного приятеля…

Стихи Владимиру понравились, однако он раскритиковал их.

— Он все перепутал, твой приятель, — сказал Ольховатский. — Почему это: «не зная ни ночи, ни дня»? На «Каравелле» день сменяется ночью в точности так, как на Земле.

— У тебя нет поэтического воображения, — разозлился Либун.

С тяжелым сердцем, кое-как простившись с Либуном, Владимир отправился-к Валентину.

Но, видно, в этот день ему не суждено было добраться до штурмана — и очень жаль… Заглянув в кают-компанию, он наткнулся на Георгия Георгиевича, который просматривал пачку перфокарт.

…Это случилось четыре дня назад.

Штурман Орленко проснулся среди ночи, словно от толчка. Когда глаза привыкли к темноте, он заметил на стене, прямо перед собой, пятно. Оно слабо светилось. Это был какой-то необычный свет. Во всяком случае, прежде такого штурману видеть не приходилось.

«Что за чепуха», — пробормотал штурман и протер глаза. Пятно на стене не исчезало.

Он спрыгнул с гамака, подошел к стене. Включить свет позабыл. От непонятного волнения перехватило дыхание. Штурман осторожно дотронулся до пятна: это был упругий нарост.

Нечто постороннее проникло на корабль. Срочно бить в набат!

Валентин сжал шарик биосвязи, но неведомая сила пронзила его, словно током, пальцы разжались и шарик мягко скользнул на пол. Глухой стук немного привел его в себя.

Он бросился к выходному люку, но упругая волна отбросила его назад.

— Останься! — одновременно прозвучала отчетливо в мозгу властная команда.

Усталость, которая донимала его все последнее время, исчезла, уступив место непонятному возбуждению.

Валентин попытался пальцами отодрать нарост. Когда это не удалось, включил наконец свет и вооружился скальпелем. Через несколько минут у него на ладони лежал бесформенный комок какого-то светлого вещества. Тут же на глазах комок начал темнеть, пока не приобрел фиолетовый оттенок.

Бросив комок на стол, штурман поднес к нему счетчик Гейгера. Однако чуткий прибор молчал — вещество не было радиоактивным.

Валентин сел за стол и принялся внимательно рассматривать свою находку. Фиолетовая масса в его руках вдруг превратилась в твердый ромбовидный кристалл, мерцающий синим пламенем. Валентин вертел его так и этак, рассматривал на свет, трогал лезвием скальпеля. Но острая сталь не оставляла на поверхности кристалла ни малейшей царапины.

В бездонной бездне кристалла штурману вдруг почудились непрерывно меняющиеся, невиданные картины, словно это была щель в иной, неведомый мир. Он различал какие-то пульсирующие жилки и разноцветные точки, сферы, переливающиеся всеми цветами радуги, подвижные фигурки, похожие на запятые…

Из глубины кристалла выплыла точка. Маленькая, еле заметная точка в невообразимой темно-фиолетовой глубине. Она быстро приближалась, вырастая в размерах. Скоро можно было уже различить ее контуры.

Это было очень сложное образование: шаровидные и эллипсоидальные отсеки, соединенные бесконечной паутиной переходов… Нос корабля, украшенный стреловидной ракетой — шлюпкой для высадки на новую планету… Зеркальная чаша — отражатель, из которого изливается бесконечная река слепящего пламени…

Стоп, да это же «Каравелла»! Валентин провел рукой по лицу. Конечно, «Каравелла»! Именно так выглядит она из космоса, со стороны. Нечто, отдаленно напоминающее гроздь винограда, поставленную в плоскую чашу, из днища которой изливается пламя… Сколько раз наблюдал он общий вид корабля и на своем штурманском, и на капитанском обзорном экране.