Но были и другие, во главе с Петрашевским. Они рассчитывали на иной путь – мирной пропаганды, создания фаланстеров, по тому образцу, который подробно описал Фурье. Петрашевцы неустанно убеждали людей в разумности нового социалистического устройства жизни. Их кружки существовали и в Москве, и в Казани.

В николаевской России призывы петрашевцев звучали под неумолчный свист плетей и шпицрутенов.

В сырую и ветреную апрельскую ночь 1849 года тридцать четыре участника «заговора идей» оказались в Петропавловской крепости. Месяцы допросов, суд и наконец страшное испытание.

Частая дробь барабанов. Солдаты стоят смирно, ружья – на караул. На деревянном помосте – осужденные. Читается приговор: «Подвергнуть смертной казни расстрелянием». А дальше – заученный церемониал: поднимаются палачи в красных рубахах, священник медленно идет вдоль строя брошенных на колени людей, дает целовать крест, затем на еще живых надевают саваны – холщовые балахоны, – привязывают к столбам. Солдаты вскидывают ружья. И вдруг прискакавший флигель-адьютант привозит царскую милость – заменить казнь каторгой. Лицемерная шутовская милость…

Но никакие ветры не замели и не могли замести следов, оставленных делами и мыслями первых русских социалистов в умах и сердцах молодой России.

По меткому слову Герцена, Николай Первый «перевязал артерию умственного развития России», однако кровь продолжала пульсировать и переливаться через тоненькие «волосяные сосуды».

Идеи справедливости жили, несмотря ни на что.

…Однажды, в ноябре 1848 года, за несколько месяцев до печальной апрельской ночи, один из участников пятниц Петрашевского студент-вольнослушатель Ханыков познакомился с двадцатилетним студентом-филологом Петербургского университета. Это был застенчивый и близорукий юноша, с мягким очертанием лица, тихим голосом и добрым взглядом. Недавно приехав из Саратова после окончания духовной семинарии, он стремился узнать как можно больше и на лекциях, и из встреч с разными людьми, и из книг. Ханыков даже не ожидал найти такого благодарного слушателя в этом спокойном и неприметном молодом человеке из провинции.

Пройдет десять лет, и вся грамотная Россия узнает имя этого человека; его голос зазвучит с журнальные страниц и дойдет до отдаленных уголков страны, о нем будут писать десятки газет и журналов, его имя как вождя «революционной партии» будет упоминаться в переписке царя и в секретных документах жандармского корпуса, его книги с нетерпением будет ожидать в Лондоне Карл Маркс… Имя этого человека – Николай Гаврилович Чернышевский.

Никто не рождается революционером. Им становятся. Под воздействием жизненных впечатлений и прочитанных книг. Но ведь тысячи людей видят одно и то же и читают одинаковые книги, однако не все, далеко не все становятся революционерами.

Чернышевский стал им. Его юношеский дневник, его письма сохранили нам бесценный рассказ о становлении молодого революционера.

Это увлеченное чтение статей Герцена и Белинского, русских журналов 40-х годов. Это простые наблюдения над жизнью городского нищего и бесправного темного люда, рассказы о беспощадном подавлении крестьянских бунтов, об избиении солдат. Разве можно когда-нибудь к этому привыкнуть? Конечно проще не думать об этом, успокаиваясь тем, что тебя лично не трогают. Большинство так и поступало. Но если бы в мире все думали, как это большинство, то общество не сдвинулось бы ни на шаг в своем развитии.

С этим не хотели мириться и никогда не мирились лучшие люди России – ни Белинский, ни петрашевцы, ни Герцен, ни Чернышевский.

Уже восемнадцатилетним юношей, поступив в университет, Чернышевский думает не о том, чтобы стать важным чиновником и получать много денег, а о том, чтобы, став ученым, приносить пользу людям, которые не могут учиться, а живут, ожидая плетки или кулака, людям, которых называли «Ваньками» и «Машками».

Студентом третьего курса он записывает в дневник: «…Если бы мне теперь власть в руки, тотчас провозгласил бы освобождение крестьян… Как можно более просвещения, учения, школ…»

А после встреч с петрашевцем Ханыковым он записывает: «Более всего говорили о возможности и близости у нас революции» – и признается, что многого раньше не видел и не понимал. Например, роста недовольства крестьян, раскольников, городского люда.

А через несколько лет в письме своей невесте – будущей жене Ольге Сократовне – Чернышевский твердо и трезво пишет о неизбежной революции в России и о своем участии в ней. Здесь уже слышен, говоря пушкинскими словами, голос «не мальчика, но мужа».

«…У нас будет скоро бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем. Неудовольствие народа против правительства, налогов, чиновников, помещиков все растет… Сомнение одно – когда это вспыхнет? Может быть, лет через десять, но я думаю скорее… Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня».

Обратим внимание на последние слова. Чернышевский был начисто лишен иллюзий и стремления все приукрашивать, видеть в розовом свете. Он обладал железным характером и несгибаемой волей.

Он заблуждался в отношении главной силы революции, считая ею крестьянство, будто бы сохранившее в общине стремление к коллективной жизни. Да иного вывода и не могло быть в то время в крестьянской России. Он переоценивал роль образования и просвещения.

Но великой и непреходящей заслугой Чернышевского было то, что он первый среди всех, кто участвовал в «заговоре справедливых», первый из социалистов заговорил о классовой борьбе и революции, о том, что можно вообще миновать капиталистический строй.

Это был новый и очень важный шаг вперед. Не колония на далеком острове Мора и Кампанеллы, не заговор группы «равных» Бабефа, не поселки и колонии Оуэна, не мирная проповедь Фурье и Сен-Симона, а революция – вот путь к справедливому обществу.

Революция, в которой участвует народ. В России – миллионы крестьян. Революция необходима, считал Чернышевский, потому что враждебные классы непримиримы. Скорее Волга сама потечет вспять, на север, замечал он, нежели помещики добровольно откажутся от своей земли и от своих вековых прав. В год, когда в России отменили крепостное право и все газеты, журналы били в литавры и славили «царя-освободителя», Чернышевский был почти единственным в стране, кто увидел действительное положение. Крестьяне ограблены, они освобождены и от земли, обречены на голод. Он это увидел и сказал, пользуясь эзоповым, иносказательным, языком, в своих статьях. Его поняли и друзья и враги.

Только революция принесет истинную свободу.

«К топору зовите Русь, – призывал он и его ученики. – Помните, что сотни лет губит Русь вера в добрые намерения царей».

Революция потребует борьбы и жертв. Чернышевский помогал мыслящей молодежи избавляться от наивных представлений, что все делается само собой и все будет хорошо. Да, бесспорно, в конце концов победит народ. Но путь к этому очень трудный. «Исторический путь, – писал Николай Гаврилович, – не тротуар Невского проспекта; он идет целиком через поля, то пыльные, то грязные, то через болота, то через дебри».

Будущее общество всегда занимало Чернышевского.

Он видит его, во многом вслед за Фурье, обществом свободных людей, занятых трудом, разнообразным и увлекательным. Он пишет о светлых хрустальных дворцах этого будущего мира, о равенстве мужчин и женщин, об отсутствии нищеты и невежества.

Такому будущему стоит посвятить жизнь.

Но Чернышевский всегда оставался на земле, сохраняя трезвость и здравый смысл. Это тоже новое в «заговоре справедливых». Мечты не должны заслонять то, что надо делать сегодня, как бы это тяжело ни было.

Первая задача – подготавливать народ к революции. Высекать те искры, которые разожгут горючий материал ненависти и недовольства, вызовут пожар. В нем должен сгореть ненавистный крепостной строй и царизм.

И Чернышевский, как руководитель журнала «Современник», своими статьями готовит поколение революционеров, открывает им глаза на явления окружающей жизни. Он пишет, вызывая ненависть властей и их защитников. Он продолжает работать, когда его ближайшие друзья один за другим становятся жертвами жандармов. Он оставляет свои ученые занятия и пишет статьи о том, что волнует мыслящую Россию, – о земле и общине, о реформах, законах, о положении крестьян.