А ведь был у него и другой путь. Без опасностей и жертв. И там бы он приносил пользу. Чернышевский защитил магистерскую диссертацию в Петербургском университете. Он был настоящим ученым-энциклопедистом, владел десятью языками: латынью, греческим, немецким, французским, английским, польским, украинским, древнееврейским, татарским и арабским.

Шестнадцать внушительных томов сочинений Чернышевского включают в себя труды по истории, литературе, философии, политэкономии, естествознанию, лингвистике. Он писал романы, пьесы и критические статьи.

Таков был этот скромный человек, который по своим знаниям и дарованию легко мог стать и университетским профессором, и крупным чиновником, и солидным благополучным издателем.

Но Чернышевский избрал другой путь.

…113 доносов лежало в сейфах жандармского управления. В них Чернышевский обвинялся во всех смертных грехах. Но прямых улик все равно не было. Власти решили во что бы то ни стало избавиться от этого человека, которого молодая Россия считала своим вождем, а в случае победы революции видела главой правительства. 7 июля 1862 года Чернышевский был арестован. Это был перевал, перелом всей жизни, ее вторая, трагическая половина.

Сперва Алексеевский равелин Петропавловской крепости.

Эта крепость видна из разных концов Петербурга, особенно с набережных и прилегающих к Неве улиц.

Через казематы крепости прошли декабристы, и пятеро из них были казнены в ней. Из этой крепости отправились в Сибирь петрашевцы и соратники и друзья Николая Гавриловича – Обручев, Михайлов, Н. Серно-Соловьевич.

Теперь здесь находился и сам Чернышевский.

Почти два года провел он в одиночке, пока шли следствие и суд. Но он не сидел сложа руки.

Не плакал, не хандрил, не бился в отчаянии о стену, а работал. Почти два года не слышал человеческой речи и сам молчал. Писал протесты, объявлял голодовку и не признавал себя ни в чем виновным. В одиночке Чернышевский написал сотни страниц текста, в том числе роман «Что делать?» и много статей. Это удивительный образец выдержки и силы воли революционера. 19 мая 1864 года его повезли на Мытнинскую площадь Петербурга. Там был совершен позорный обряд гражданской казни. Палач схватил Николая Гавриловича, заставил просунуть руки в кольца цепей у столба на эшафоте. Затем с него сорвали шапку, толкнули его на колени и сломали над его головой шпагу. На площади в это хмурое утро было более двух тысяч человек. Когда Чернышевского привязывали к столбу, люди плакали. Кто-то бросил на эшафот букет цветов. Далеко не все понимали, но многие чувствовали, что происходит нечто позорное. Царские сатрапы глумились над великим человеком, гордостью русской мысли, всю жизнь стремившимся быть полезным людям.

Спокойно и презрительно Чернышевский смотрел на палачей. Его мысли были далеко. Он прощался навек с Петербургом, с друзьями, со всей прошлой жизнью.

На следующий день его повезли уже по проторенной дороге в Сибирь, где он сперва был на каторге, а затем в якутской ссылке – девятнадцать лет. А всего Чернышевский провел в тюрьме, на каторжных работах и в ссылке двадцать семь лет.

Его письма и записи говорят нам о том, что он остался верен своей мечте и своей идее о революции в России, о социалистическом ее будущем.

И когда через десять лет к больному и изможденному Чернышевскому приехал полковник Винников – адъютант генерал-губернатора Восточной Сибири, – между ними произошел такой разговор (о котором потом вспоминал сам Винников). Чернышевскому был вручен заранее заготовленный текст с просьбой о помиловании. Нужно было только поставить подпись. Один росчерк пера – и на перекладных из ледяного Вилюйска на запад, к семье, друзьям, книгам и теплой квартире.

Один росчерк пера…

Чернышевский взял бумагу и четко написал: «Читал. От подачи прошения отказываюсь. Николай Чернышевский».

Вера в справедливость и твердость духа сильнее всех каторжных тюрем и полицейских, мороза и голода.

Но и оторванный от жизни, Чернышевский продолжал бороться за справедливость. Несгибаемый человек стал примером и образцом для русских революционеров многих поколений: и для Халтурина, и для Степняка-Кравчинского, и для Желябова, и для Перовской, и для Александра Ульянова, и для большевиков.

И на Западе имя Чернышевского стало символом новой России. Карл Маркс называл его «великим русским ученым и критиком», он писал русским революционерам: «…Труды вашего учителя Чернышевского делают действительную честь России». При одобрении Маркса на средства Первого Интернационала была сделана попытка организовать побег Чернышевского из ссылки. К сожалению, это не удалось.

Владимир Ильич Ленин через пятнадцать лет после смерти великого революционера говорил, вспоминая свою юность: «Моим любимейшим автором был Чернышевский… Энциклопедичность знаний… яркость его революционных взглядов, беспощадный полемический талант – меня покорили… Величайшая заслуга Чернышевского в том, что он не только показал, что всякий правильно думающий и действительно порядочный человек должен быть революционером, но и… каким должен быть революционер».

Революционные традиции не прерывались. Дела и мысли петрашевцев, Герцена, Чернышевского подготовили почву для быстрого усвоения в России идей марксизма.

В один из весенних вечеров 1918 года в кремлевском кабинете Владимира Ильича Ленина сидел Анатолий Васильевич Луначарский, бывший в ту пору народным комиссаром просвещения. За окном – промерзший двор, за кремлевской стеной – промерзшая голодная Москва. На тысячи верст кругом – разоренная воюющая Россия. Не хватает хлеба, угля, одежды, бумаги. Но Советская Россия живет, бьет иноземные войска и белых генералов, учится и мечтает.

И, мечтая о будущем, люди рождавшегося нового мира все чаще обращались к прошлому. К именам тех, кто, прорезая пласты времени, видел отдельные черты этого будущего, звал к нему.

«Вы помните, – обращался Ленин к Луначарскому, – что Кампанелла в своем „Солнечном государстве“ говорит, что на стенах его фантастического социалистического города нарисованы фрески, которые служат для молодежи наглядным уроком по естествознанию, истории, возбуждают гражданское чувство – словом, участвуют в деле образования, воспитания новых поколений».

А в августе 1918 года в «Известиях» ВЦИК появилось постановление правительства за подписью В.И. Ленина «О постановке в Москве памятников великим людям». Был напечатан и список лиц, которые должны быть увековечены. Его по праву открывали Маркс и Энгельс, впервые показавшие человечеству научно обоснованный путь к справедливому обществу. Далее среди многих славных имен мы видим тех, кто, опережая часы истории, в одиночку боролись за справедливость и счастье людей, – Мора, Кампанеллу, Сен-Симона, Бабефа, Фурье, Оуэна. Мы видим здесь русских социалистов, впервые обратившихся к народу, к крестьянской борьбе за землю и волю, – Герцена, Белинского, Огарева, Чернышевского…

Их имена навеки начертаны в саду близ Кремля.

«Заговор справедливых» запечатлелся в душах людей.

Уже не одиночки, а миллионы видели впереди будущее справедливое общество. И не только мечтали о нем, а утверждали его сегодня, сейчас винтовкой и плугом. Силой отбирали несправедливо, обманом нажитую собственность, делая ее достоянием всего народа.

Народ, пришедший к власти в октябре 1917 года, не забыл своих предшественников. И эта память выразилась не только в монументах и в надписях на стенах. Она гораздо глубже. Сама теория марксизма вобрала в себя, впитала все ценное и разумное, что предвидели утописты.

Таковы, например, идеи великих утопистов об общественной собственности, обязательности труда для всех, о распределении по труду и по потребностям, об уничтожении неравенства людей, противоположности города и деревни, умственного и физического труда.

Именно поэтому Фридрих Энгельс говорил, что научный социализм стоит на плечах Сен-Симона, Фурье и Оуэна – «трех мыслителей, которые, несмотря на всю фантастичность и весь утопизм их учений, принадлежат к величайшим умам всех времен и которые гениально предвосхитили бесчисленное множество таких истин, правильность которых мы доказываем теперь научно».