На душе у Левина посветлело. К нему опять вернулась уверенность. И, может быть, поэтому, когда он подходил к шестому дому, против которого росли два раскидистых тополя, не удержался и решил все же сам заглянуть к Трегубовым, мол, вы уж извините, шел мимо, жара, захотелось пить, может быть, угостите водичкой?

Калитка во двор указанного дома была приоткрыта, и он решительно распахнул ее еще шире.

— Эй, есть кто-нибудь в этом доме? — крикнул он.

В тени под навесом стояла железная койка. На ней кто-то зашевелился. А на высокое крылечко вышла седая простоволосая женщина в стареньком платье. Она с испугом посмотрела на младшего лейтенанта и заторопилась:

— Я сейчас, я сейчас…

Чего она собиралась делать «сейчас», Глеб не понял и на всякий случай сказал:

— Да вы уж извините меня, пожалуйста. Шел мимо. Жара. Захотелось пить. А у вас калитка открыта. Вот я и…

— Я сейчас, я сейчас, — заспешила женщина и кинулась в дом. Через минуту она снова появилась на крылечке с большой кружкой кваса.

— Пей, сынок. Только что из погреба.

Левин с удовольствием выпил полкружки холодного ядреного кваса. Потом оторвался, чтобы вроде бы передохнуть и спросил:

— А вы что ж, одна живете?

По лицу женщины пробежала тень.

— Да нет, с сыном.

— На работе поди?

— Да нет… — и после мгновенной заминки добавила: — вчера из Свердловска вернулся мой Васенька. Отдыхает.

Под навесом снова кто-то зашевелился и оттуда раздался хриплый, пропитой голос:

— Ты с кем это, мать?

Над койкой поднялась рыжая, кудлатая голова.

— Да вот путник зашел, испить попросил, — ответила женщина.

— А-а-а… — голова вновь опустилась на подушку.

Дальше задерживаться было нельзя, Левин поблагодарил хозяйку за квас, попрощался и вышел за калитку.

«Вернулся из Свердловска… Ишь ты, что придумали! Свердловский поезд приходит в Энск вечером, а этого Василия пастухи видели ранним утром. Выходит, сказочку сочинили для алиби, — подумал Глеб.

И он зашагал вверх по улице.

А в это время на койке под навесом во дворе, из которого только что вышел Левин, снова поднялась рыжая голова. Затем человек, спавший на ней, спустил голые ноги на землю и сел.

Женщина все еще стояла на крыльце.

— Ты думаешь, он к тебе за водой приходил? — спросил рыжий и сам ответил: — За моей головой приходил, мать.

Женщина кинулась к нему:

— Васенька…

— Сейчас не время причитать. Собери чемоданчик. Мне надо рвать когти.

— Чего, чего?

— Уезжать мне надо, мать.

— А как же я, Васенька?

— Я тебе дам знать.

Когда часа через два по вызову Левина на патрульной машине приехал Пряхин с постановлением на арест, Василия Трофимовича Трегубова в Марьино уже не было. Мать Трегубова показала, что сын ее надумал съездить в соседнюю деревню Чеберчинку, к замужней сестре. Оперативники проехали туда. Но Василий там не появлялся. Стало вполне очевидным, что Трегубов скрылся.

Пряхин, как и приказал ему капитан, доставил Загоруйко минута в минуту — ровно через час. Загоруйко острым взглядом окинул Безуглого и Рокотова. Капитана, сидевшего сейчас сбоку своего стола, Валентин уже знал, — тот приезжал в кафе извиняться за Левина. «Значит, следователь вот этот, в гражданском костюме, напыщенный и важный…» — сообразил он и официально, обращаясь только к нему, представился:

— Валентин Осипович Загоруйко, администратор кооперативного кафе «Южное». — И протянул Рокотову повестку, полученную от Пряхина.

Рокотову понравился и уверенный, спокойный вид подозреваемого, и его открытость, и то, что он знает порядок — обращается именно к нему.

Безуглый тоже отметил про себя, что администратор кафе действительно «знает порядок», но не обрадовался этому, а подумал: «Да, тертый калач…». Капитана насторожило и то, что Загоруйко довольно успешно делает вид, что не испытывает ни малейшего волнения, даже, кажется, бравирует своим спокойствием.

Между тем Рокотов указал Загоруйко на стул, специально приготовленный для него.

— Садитесь, Валентин Осипович. И давайте знакомиться.

Дальше все шло по установившемуся ритуалу. Рокотов назвал себя и сообщил, что ему поручено вести следствие по делу об убийстве Виктора Сергеевича Курбатова и поэтому он решил допросить его, Загоруйко, в качестве свидетеля.

— Ну, какой же из меня свидетель, Михаил Федорович, — довольно добродушно возразил Загоруйко. — К сожалению, я вряд ли что смогу добавить к тому, о чем рассказывал товарищу капитану.

Еще намечая примерную схему ведения допроса, и Рокотов, и Безуглый решили остановиться на такой тактике, которая, скорее всего, привела бы Загоруйко к заведомой лжи. Поэтому первый вопрос сформулировали так: «Когда вы в последний раз видели Курбатова?».

Загоруйко ответил сразу же, не раздумывая, что последний раз видел шеф-повара примерно часов в восемь вечера, накануне убийства.

— Так и запишем, Валентин Осипович, — откликнулся Рокотов и сделал соответствующую запись в протоколе.

Такая покладистость следователя и его манера тут же записывать ответ несколько смутили Загоруйко. Из предыдущего опыта он знал, что следователи, задавая вопросы, получая ответы, обычно не спешат с записями и только когда доберутся до чего-то, по их мнению существенного, до подробностей, которые укладываются в их версию, тогда только начинают делать записи, часто опуская второстепенное. Все это позволяло Загоруйко в прежние времена быстро разгадывать, куда клонит следователь.

Теперь же получалось, что даже самый первый его ответ следователь принял за факт существенный и поспешил зафиксировать. «Тут что-то не так…» — подумал Загоруйко и насторожился.

Рокотов, уткнувшийся в бланк протокола, не заметил легкого волнения Загоруйко, но это не ускользнуло от Безуглого, и он чуть приметно удовлетворенно хмыкнул.

— А теперь, Валентин Осипович, — продолжал Рокотов, — расскажите подробно, где вы были и что делали в день убийства с четырех до восьми часов утра?

«Да ведь он проверяет, есть ли у меня алиби!.. — всерьез обеспокоился Загоруйко. — И, значит, я для него никакой не свидетель, а самый настоящий подозреваемый. Это меняет дело!».

Но несмотря на смятение, вызванное неожиданным открытием, он постарался сохранить на лице выражение добродушия, и теперь уже, правда, несколько неестественным равнодушным тоном спросил Рокотова:

— Интересуетесь моим алиби, Михаил Федорович?

— Да. Приходится, знаете ли, проверять всех, — миролюбиво ответил Рокотов.

— Ну-ну…

Ответ на этот вопрос у Загоруйко, конечно, имелся, причем ответ, который он, на всякий случай, заранее согласовал с Ниной.

— Тут, знаете, Михаил Федорович, есть эдакий нюанс…

Рокотов кивнул:

— Понимаю: женщина.

— Вот именно.

— Уж не Нина ли Семеновна Курбатова? — подал голос капитан Безуглый.

Загоруйко вроде бы смутился.

— Так как же? — повторил вопрос Безуглого Рокотов. — Она?

— Она… — будто бы с трудом выдохнул Валентин.

— Как же это так получается? — спросил Рокотов.

— А так, гражданин следователь. Виктор Сергеевич в лес, на пробежку, а я к ней — к Нине — беса тешить.

«Ого! — отметил про себя Рокотов, — вот я уже и не «Михаил Федорович», а «гражданин следователь». Значит, как говорят, лед тронулся. Но вслух спросил о другом:

— Значит, вы видели его утром, — Виктора Сергеевича?

— Тут я, извините, неправду сначала сказал. Последний раз я его видел не вечером накануне, а утром, в день убийства. Не хотелось, знаете, женщину впутывать.

— Извините, Михаил Федорович, — вмешался Безуглый. — У меня есть вопрос к Валентину Осиповичу. Где вы были, когда увидели Виктора Сергеевича Курбатова?

— Где? — впервые переспросил Загоруйко, видимо, выгадывая время для обдумывания ответа. — В соседнем подъезде дежурил.

— И вас там никто не видел?

— Так было же очень рано! Все добрые люди еще спали.