Он ни на минутку не сомневался, что смерть Виктора Сергеевича — дело рук потерявших голову влюбленных. При этом у него и мысли не было, что это именно он, воспользовавшись человеческими слабостями своих компаньонов, подстроил и спровоцировал убийство старика Курбатова. Ну, так или иначе, главное было сделано. Теперь оставалось довести дело до конца — посадить Загоруйко.

Расставшись с матерью и уединившись в своей спальне, Нина Семеновна не сразу нырнула в свою широченную двухспальную кровать.

Она присела у туалетного столика. Из серебристой глади трельяжа на нее смотрело строгое лицо, посуровевшие глаза и плотно сжатые губы немного уставшей, но, безусловно, решительной женщины.

Она уже понимала, что Загоруйко, скорее всего, из ее жизни исчез безвозвратно.

«Они его взяли… — подумала она. — Значит, Валентин не сумел все сделать чисто. Что ж… Жалко, но не смертельно!».

Подумав хорошенько, она пришла к выводу, что Валентин выдавать ее не станет. Во-первых, ему это просто не выгодно — выдавая ее, он тем самым признавался бы в совершении преступления. Но ведь она-то знала, что убивал не он, а кто-то другой. Правда, деньги за «работу» заплатила она: еще накануне вечером, хотя и рисковала, передала Валентину четыре тысячи рублей. А все остальное — это уж их дело… И, наконец, самый решающий довод: Валентин любит ее. Да, да. Любит! И постарается сделать так, чтобы с ее головы не упал ни один волосок.

Еще обдумывая всесторонне способы устранения Виктора Сергеевича, она решила, что прибирать к рукам все его наследство не следует. И поэтому утром того дня, когда Конопля-Курбатов вышел из дома в свою последнюю оздоровительную пробежку, а Загоруйко еще раньше, как условились, выехал на своем «Москвиче» караулить его на лесной дороге, она, Нина Семеновна, извлекла из тайника мужа коробочку с драгоценностями, десять тысяч рублей и две тысячи долларов. К фунтам стерлингов она даже не прикоснулась.

Потом все протерла своей косынкой, попавшейся под руку, чтобы не оставить отпечатков пальцев, где не надо. Сложила деньги в полиэтиленовый мешочек. Раскрыла коробку с драгоценностями и вынула из нее бесценную бриллиантовую брошь. Спрятала в свою шкатулку — «сойдет за свадебный подарок мужа…» — подумала и, захлопнув коробку, отправила ее к деньгам. После чего завернула мешочек в кусок старой клеенки и обвязала пакет крест-накрест бечевкой.

В одном из стенных шкафчиков разыскала электрический фонарик, надела старенькую кофту и выскользнула на лестничную площадку. Было безлюдно. Нина Семеновна бесшумно поднялась со своего третьего на пятый этаж и дальше — на площадку, с которой узкая металлическая лесенка вела на чердак. Люк был не заперт. Она легко подняла его и через минуту очутилась в кромешной темноте. Чердак казался бесконечным.

Она постояла минутку, чтобы глаза немного привыкли к скудному освещению. Затем, подсвечивая себе фонариком, двинулась в глубину чердака, выбирая места глухие, расположенные подальше от слуховых окон.

Одно место ей понравилось. Тут оказалось у самой стены переплетение каких-то балок и стропил.

Она остановилась. Присела. Руками раскопала земляное, противопожарное покрытие и, когда ямка оказалась достаточно глубокой, сунула в нее принесенный пакет, аккуратно засыпала землей, разровняла. И поднялась. Навела луч фонарика под балку, туда, где только что схоронила свое сокровище. Все выглядело нетронутым.

Когда она уже спускалась по железной лесенке, где-то ниже ее, скорее всего на четвертом этаже, негромко хлопнула чья-то дверь, послышались шаги. Она замерла. Постояла неподвижно несколько томительных минут. И только после того, как в подъезде снова установилась тишина, она неслышно спустилась на свой третий, отперла дверь и нырнула в квартиру.

Теперь, вместе с вкладом на сберкнижке, в любом случае у нее оказалось бы вполне солидное обеспечение. И, кроме того, были еще два пая, вложенные в кооперативное кафе.

Нина Семеновна посмотрела на себя в зеркало. Немного нахмурилась, тряхнула копной каштановых волос. Нет, даже суровое, ее лицо оставалось по-прежнему вызывающе красивым, гордым и привлекательным.

«Жизнь только начинается, дорогая Нина Семеновна, — сказала она себе, — а неудачники… Что ж, пусть неудачники плачут. Вот только Валентин… его все-таки жалко».

И она, полностью уверенная в своей правоте, ленивыми движениями, которые всегда так возбуждали ее поклонников, стала расстегивать пуговки платья.

Спала она удивительно спокойно и крепко, без всяких сновидений. Но проснулась очень рано, умылась, вернулась в спальню и присела к туалетному столику, — хотела заняться утренней косметикой. Она даже уже взялась за коробочку пудры, но рука ее внезапно застыла.

«Как я не подумала об этом раньше?! — пронеслось в голове. — Ведь на теле Виктора Сергеевича обязательно обнаружат десятифунтовую купюру! Валентин придумал такой ход, чтобы отвлечь внимание милиции к старым знакомцам Виктора Сергеевича. Ход, конечно, хороший, но, с другой стороны, найденная купюра — это же основание для обыска у меня. Как я не подумала об этом раньше!».

Она поставила пудру на место, поднесла кулачок к губам, прижала его и задумалась.

Ей не хотелось, чтобы у нее проводили обыск. Это даст пищу для размышлений и пересудов, среди соседок найдутся «кумушки», которые, пожалуй, сообщат следствию о ее истинных отношениях с Загоруйко. А сейчас такая информация может ей очень повредить.

«Конечно, я могла бы и сама сделать заявление о тайнике Виктора Сергеевича. Это резко изменило бы положение. Обыск, конечно, проведут, но уже по моей инициативе! Так все-таки лучше. Какая я умница, что спрятала часть на чердаке! Я сама заявлю о тайнике. Сама!».

Но она тут же подумала, что ее обязательно спросят, почему она столько времени молчала? Ведь после смерти Виктора Сергеевича прошло два дня, идет третий.

«Ну и что? — возразила она себе. — Скажу, что приехала мама, что я поместила ее в кабинете, что я не могла заглянуть в тайник при ней, что мне просто было не до него и вот только сегодня, когда мама ушла в магазин за хлебом, я увидела, что хранил там Виктор Сергеевич».

Она даже не заметила, что выбрала тот же предлог, чтобы на время удалить маму из квартиры и кабинета, который придумал еще ее покойный муж. Просто она сразу же прошла на кухню, заглянула в хлебницу. Хлеб был. И белый, и черный. Тогда она решительно взяла и тот и другой, прикрыла хлебницу, прошла в туалет и выбросила хлеб в ведро, легко подхватила его и прямо в халате выскочила на улицу.

Когда она вернулась в квартиру, мама уже встала. Нина Семеновна посмотрела на часы. Стрелки показывали начало восьмого. Она приняла несколько озабоченный вид и сказала Любови Михайловне:

— Доброе утро, ма. Если тебе не трудно, сходи, пожалуйста, за хлебом.

— А он у нас, по-моему, есть.

— Я тоже так думала.

Любовь Михайловна сходила на кухню. Вернулась.

— И правда, нет. Сейчас схожу, доченька. Вот только возьму ключи от квартиры.

Нина Семеновна проводила ее взглядом. «Теперь, если ее спросят, она подтвердит, что утром ходила за хлебом и дочка оставалась в квартире одна», — подумала Нина.

После этого она быстро переоделась. И в простеньком темном платье, без всяких украшений, как и подобает овдовевшей женщине, вышла из дома.

На троллейбусной остановке, как и всегда в такие часы, было многолюдно. Три полных троллейбуса пришлось пропустить, и только в четвертый ей удалось втиснуться. Словом, к управлению внутренних дел области она подъехала как раз к началу рабочего дня.

В просторном вестибюле, неподалеку от входной двери, за письменным столом сидел дежурный в погонах старшего сержанта. Выслушав Нину Семеновну, он поколдовал над телефоном и кому-то доложил:

— Пришла гражданка Курбатова Нина Семеновна. Просит пропустить ее либо к младшему лейтенанту Левину, либо к старшему лейтенанту Пряхину.