Музыка залязгала, заревела дурным, нечеловеческим ревом. Замигали в бешеном ритме цветные фонари, закрутился под потолком зеркальный шар, и забились в электронной истерике слепяще-белые вспышки стробоскопа. Вальсирующие пары смело с площадки, и на смену им густо повалил подвыпивший народ – подергаться под попсу, размять ноги, а заодно и утрясти содержимое желудков, чтобы больше влезло. Веселиться подобным образом Юрий не умел, а грустить посреди этого грохота как-то не получалось. Тогда он налил себе водочки, опрокинул рюмку и стал, методично уничтожая жаркое, наблюдать за тем, как веселятся другие.
Другие веселились на всю катушку. Профессионалку из-за соседнего стола утащил танцевать какой-то дорого и безвкусно одетый толстяк с непомерно густой, похожей на шапку русой шевелюрой. Густота его волосяного покрова показалась Юрию не совсем естественной, и он удивился: неужели в наше время кто-то еще продолжает носить накладки и парики, маскирующие лысину?
После третьей рюмки на него вдруг накатило глухое раздражение. Возможно, в этом была виновата чересчур громкая музыка, или слишком густая толпа нелепо и пошло дергающихся на пятачке перед эстрадой пьяных, обильно потеющих людей, или просто водка попалась паленая... Но так или иначе, легкая эйфория прошла, и вскоре Юрий уже начал жалеть о том, что притащился на ночь глядя в этот поганый шалман. Какого черта, в самом деле! На люди его, видите ли, потянуло! У богатых, понимаете ли, свои причуды. Положение, видите ли, обязывает... Дерьмо! Скука смертная, теснота, духотища, шум, чужие пьяные рожи...
Через два столика от него, отгородившись от веселого шумства частоколом бутылочных горлышек, толстая, очень некрасивая, совершенно раскисшая девка нюхала кокаин, втягивая его ноздрями через свернутую в трубочку стодолларовую бумажку. Глаза у нее и без кокаина уже смотрели в разные стороны, толстогубый рот был вяло распущен, на угреватом лбу поблескивала нездоровая испарина. С пятачка, из толпы танцующих, ее звали, махали ей руками, но она не обращала на призывы ни малейшего внимания. Аппетит у Юрия вдруг пропал, удалившись, как видно, туда же, куда несколько минут назад ушло его хорошее настроение. Он закурил, посмотрел на часы и шепотом выругался: до наступления Нового года осталось каких-нибудь сорок минут. Добраться за это время домой, конечно же, невозможно, встречать Новый год в такси или, того хуже, на улице совершенно не хотелось, а значит, нужно терпеть. Настроение – штука переменчивая. Чего, в самом деле, киснуть? Улыбайся, пускай даже через силу, и настроение поднимется само собой.
"Вот-вот, – подумал Юрий, – улыбайся. Жуй дерьмо и улыбайся... Нельзя жить в обществе и быть свободным от него... или от его законов, что ли... Кто это сказал – Маркс, Энгельс? В общем, кто-то, кто очень хорошо умел с умным видом изрекать банальности. Тоже мне, открытие! Да любой питекантроп знал, что надо быть как все, иначе тебя попросту сожрут. Свои же соплеменники сожрут и фамилию не спросят... Но это вовсе не означает, что тот же питекантроп был в восторге от такого положения вещей. Тоска, тоска! Дома перед телевизором – тоска, тут – тоска, и везде тоска зеленая, бесконечная... Вот в семнадцать лет жить было здорово, и в двадцать тоже, и даже в двадцать пять – уже не так, как в семнадцать, но тоже ничего. А после тридцати как-то все потускнело, и с каждым годом тускнеет все сильнее, будто выцветает. Почему это, а? Неужели для того, чтобы жить радостно и ярко, чтобы быть счастливым, нужно всю жизнь оставаться таким же наивным недоумком, какими бываем мы все в семнадцать лет?"
"А ты постарел, парень, – сказал себе Юрий. – Вот уже и брюзжать начал – пока, правда, только мысленно, но ведь начал же... Мизантропией какой-то обзавелся, хандрой захворал... Это все, братец, от безделья. Кому это надо, чтобы Юрий Алексеевич Филатов всегда был сыт, одет, обут, смотрел всякую бредятину на широком суперплоском экране и ездил по кабакам на новеньком "бентли"? Кому я вообще нужен – с деньгами или без них? Официантке я с деньгами нужен, вышибале нужен, и вообще всей мировой промышленности и экономике я со своими деньгами просто необходим, потому как с миру по нитке – голому рубашка. В смысле, не я необходим, а мои деньги. Чтобы я их, значит, сначала зарабатывал, как проклятый, а потом точно так же как проклятый тратил. Вот и все, что от меня требуется. А умный я или дурак, хороший или плохой, счастливый или несчастный – кому какое дело? Тоска-а-а!!!"
Он подумал, что напрасно ушел из армии, но его внутренний голос сегодня что-то разошелся не на шутку и в течение буквально нескольких секунд доказал Юрию, что от его беззаветного служения Отечеству было, пожалуй, больше вреда, чем пользы. Кому он служил, кого защищал там, в чужих раскаленных горах, в Афганистане, и позже, в Чечне? Ради чего терял друзей, рисковал жизнью и убивал людей, которые не сделали лично ему ничего плохого? Чего ради все это было? Ради жизни на земле? Да черта с два! Защита государственных интересов – вот как это называется. Они там убивали и гибли ради каких-то нефтепроводов, сфер влияния, рынков сбыта и прочей вонючей геополитики. Опять то же самое дерьмо! То есть для них, конечно, все это выглядело совсем иначе. Им там было не до геополитики и рынков сбыта, у них там все было просто: или ты, или тебя. И кто на твоей стороне, тот твой кровный брат, а тот, кто на противоположной, – враг, и тоже кровный... Но смысл-то от этого нисколечко не менялся! Слепые орудия в чужих руках, стойкие оловянные солдатики без единой извилины под стальными касками – вот кто они были... Ах ты дрянь какая! Неужто вся жизнь псу под хвост? Неужто и помирать придется с этим опустошающим сознанием собственной никчемности?
Он наполнил рюмку и выпил, с трудом поборов желание вылакать водку прямо из горлышка графина, как из солдатской алюминиевой фляжки. Хорошие манеры! Пришел в приличное место, так и веди себя, как цивилизованный человек, а не как вошь окопная. Из горлышка не пей, мясо руками не хватай, нож держи в правой руке, вилку в левой и не забывай, черт бы тебя побрал, пользоваться салфеткой!
Бас-гитара вдруг рыкнула не в такт и замолчала. Синтезатор дал петуха и тоже умолк. В последний раз звякнули тарелки, но долгожданная тишина так и не наступила. Вместо музыки со стороны эстрады теперь доносились какие-то возбужденные крики и женский визг. Что-то тяжело грохнуло, затрещало, со звоном посыпалась на пол посуда, опять заверещали женщины. Юрий поднял голову и увидел, что на площадке, где недавно танцевали, теперь дерутся – пьяно, тесно, размашисто и бестолково.
Он пригляделся – без интереса, просто потому, что смотреть было не на что, – и понял, что несколько поспешил с выводами. По крайней мере, один из участников драки явно понимал в этом деле толк. Удары, которыми он щедро оделял своих многочисленных противников, выдавали в нем бывшего боксера, и притом весьма неплохого. Пересчитать его противников Юрию никак не удавалось, потому что они то и дело пробкой вылетали из круга, опрокидывая зрителей и мебель, чтобы, поднявшись, тут же вернуться за новой порцией. Их было не то пять, не то семь – в общем, многовато на одного, но Юрия это никоим образом не касалось. Подумаешь, невидаль – пьяная драка в кабаке! Встретят ребята Новый год в милицейском обезьяннике, всего делов-то...
В этот момент одинокий боксер повернулся к нему лицом, и Юрий узнал его. Это был Миронов, в просторечье Мирон, главный редактор газеты "Московский полдень", в которой Юрий какое-то время работал водителем. Парень он был, в общем-то, неплохой, но уж очень гибкий, и гибкость эта однажды чуть не довела его до большой беды. Юрий тогда вмешался в ситуацию и даже, помнится, накидал Мирону пачек. Была у Юрия Филатова такая нехорошая привычка – выяснять отношения с начальством при помощи кулаков. Само собой, в такой ситуации кто-то должен уйти. Начальство неизменно оставалось на своем месте, хоть и с битой мордой, а вот Юрий Филатов получал в бухгалтерии расчет и отчаливал в неизвестном направлении. То же самое получилось у него и с Мироном: не то чтобы главный редактор настаивал на увольнении редакционного водителя Филатова, но Юрий и сам не хотел оставаться, уж очень все это было противно, да и нужда в деньгах к тому времени как раз отпала...