– Посмотрим, – с напускным безразличием ответил Юрий.

Мирон тем не менее видел его насквозь: Юрий просто не хотел признать, что Мирон задел его за живое, разбередил то, что, казалось, давно было похоронено в самых глубоких тайниках души.

– Посмотри, посмотри, – сказал Мирон. – Только особенно не тяни, ладно? С инстинктами, знаешь ли, не шутят. А ты... Ты уже на грани. Имей это в виду, Юрий Алексеевич, и не забудь адрес.

– Постараюсь, – сказал Юрий, снова покривив душой: забывать названный Мироном адрес он не собирался даже за все сокровища мира.

Имелась у Адреналина – теперешнего, а не того, каким он был раньше, – одна странность. Странность эта заключалась в том, что везде и всюду Адреналин носил на груди, на переброшенном через шею витом кожаном шнурке, некий амулет, издали напоминавший билет мгновенной лотереи. Прямоугольная эта бумажка с оправленной железом дырочкой на одном конце от долгого ношения засалилась и потемнела, ибо снимал ее Адреналин только перед очередной дракой да еще, пожалуй, в тех редких случаях, когда взбредала ему в голову фантазия принять душ.

Сходство этого странного амулета, висевшего у Адреналина там, где у нормальных людей обычно висит нательный крест или кулон со знаком зодиака, с лотерейным билетом было не случайным. Это и был лотерейный билет, а точнее, билет мгновенной лотереи "Спринт", очень популярной в начале девяностых, а ныне почти забытой.

Многие из тех, кому была известна история Адреналина и кто видел его амулет вблизи, полагали, что таким образом Адреналин тренирует силу воли – ну, когда заядлый курильщик, решивший завязать со своим губительным пристрастием, держит в комоде открытую пачку сигарет или отставной алкаш – бутылку водки, из которой выпил последние в своей жизни сто граммов. Общеизвестно, чем заканчиваются подобные "тренировки". Бывший курильщик, поругавшись с женой из-за какой-нибудь ерунды, дрожащими пальцами лезет в заветную пачку и, давясь и кашляя, закуривает пересохшую, затхлую от старости сигарету; завязавший алкаш однажды вдруг с полной ясностью осознает, что бывших алкоголиков на свете просто не бывает, и, решив, что помирать рано или поздно все равно придется, достает из буфета запыленную бутылку и граненый стакан, изобретенный, по слухам, скульптором Мухиной – той самой Мухиной, что воздвигла у входа на ВДНХ знаменитую скульптурную композицию "Рабочий и крестьянка". Ах, товарищ Мухина! Сколько же невинных душ утонуло в вашем – если он и вправду ваш – стакане!

Словом, люди, знавшие Адреналина прежнего и не знавшие, чем он дышит теперь, были уверены, что рано или поздно слишком туго закрученная пружина его воли непременно лопнет с печальным звоном, заветный лотерейный билетик будет надорван и вскрыт и все благополучнейшим образом вернется на круги своя. Так бывает почти всегда, а чем, спрашивается, Адреналин лучше других?

И никому даже в голову не пришло поинтересоваться, откуда у Адреналина такое необычное украшение и при каких таких обстоятельствах оно попало к нему на грудь. А история, между тем, была прелюбопытная, и в подробности ее был посвящен один-единственный человек на всем белом свете, а именно Зимин.

Это, конечно, не считая киоскера, который, увы, не имел чести знать Адреналина и виделся с ним на протяжении двух или трех минут. Зато уж запомнил он Адреналина до конца своих дней, в этом сомневаться не приходится.

Правда, был еще водитель мусоровоза, но этот тип в грязном комбинезоне Адреналина видел только со спины, да и то еще вопрос, видел ли он его вообще, так что о нем, о водителе, лучше сразу забыть. Ну его к дьяволу, в самом деле! Тоже мне, персонаж. Ушами не надо хлопать, так и не придется потом отдуваться.

Короче говоря, Адреналин сказал: "Пошли", и Зимин пошел за ним, как бычок на веревочке. Они без помех миновали приемную с секретаршей, потом коридор, потом лестницу, вестибюль, стеклянные двери и наконец оказались во дворе, где стояла Адреналинова "каррера" вызывающего красного цвета. Они сели в машину, и Адреналин почему-то не стал по своему обыкновению откидывать складной кожаный верх, хотя погода стояла ясная, теплая и даже жаркая. Маленький и стремительный, как красная глазастая пуля, "порш" сорвался с места, вылетел из арки и, никому не уступая дороги, с ходу очертя голову врезался в транспортный поток на Тверской. Адреналин всегда ездил именно так – на слом головы, и "каррера" его давно уже была, собственно, не красная, а рябая от шпатлевки и царапин, а кое-где и вовсе мятая, как растоптанная и небрежно распрямленная консервная банка, но сегодня это было что-то из ряда вон выходящее. Он, Адреналин, сегодня как будто задался целью угробить и себя, и Зимина, и, несомненно, кого-нибудь еще, потому как, хоть "порше", конечно, машина легкая, спортивная, но, если помножить ее сравнительно небольшую массу на сумасшедшую скорость, с которой Адреналин гнал машину по Тверской, получится снаряд огромной разрушительной силы.

Продолжалось это безумие недолго, минут пять, не больше, и по истечении этих пяти минут Адреналин лихо загнал свою многострадальную тачку на стоянку перед большим торговым центром. Стоянка не охранялась, поскольку никакая это была не стоянка, а просто небольшой клочок асфальта вроде дорожного кармана, используемый для парковки теми гражданами, которые привыкли экономить всегда и на всем, и на парковке в первую очередь. Настоящая стоянка – охраняемая, платная, густо забитая транспортом – располагалась чуть дальше, у самого входа в торговый центр, и отсюда отлично просматривалась. Зимин удивился: обычно Адреналин не пренебрегал сомнительными услугами платных охранников, поскольку "порш" хоть и помятый, но все-таки "порш" и бросать его вот так, буквально посреди улицы, было, по меньшей мере, неблагоразумно.

Адреналин остановил машину, чувствительно ткнувшись при этом низко посаженным бампером в высокий бордюр, заглушил двигатель, полез в бардачок и вынул оттуда отвертку. Зимин вытаращился на эту отвертку. Сроду Адреналин не возил в машине никаких инструментов, за исключением домкрата, баллонного ключа и хромированного, похожего на дохлого железного краба съемника для колес. Автослесарь из Адреналина был, как из дерьма пуля, да и кому охота мараться, выполняя чужую работу? В общем, Адреналин предпочитал заниматься своим делом, а за ремонт машины платить тем, кто привык получать деньги именно за это, и наличие отвертки в бардачке его тачки было делом небывалым.

– Пошли, – коротко бросил Адреналин.

Они ушли совсем недалеко, метров на десять от "карреры". Быстрым шагом отмахав эти десять метров, Адреналин остановился возле ржавой, битой-перебитой, сто раз перекрашенной "шестерки" и, недолго думая, воткнул свою отвертку в замок левой передней дверцы, воткнул и принялся ею там орудовать – неумело, но очень активно.

– Ты что делаешь? – опешил Зимин.

– Яйца высиживаю, – огрызнулся Адреналин, ковыряясь в замке. – По сторонам посмотри, Сеня.

И Зимин стал смотреть по сторонам, не видя ничего от волнения, испуга и какого-то мальчишечьего восторга. Вот уж, действительно, Адреналин! Известный гормон, название которого с незапамятных времен прилепилось к Лехе Рамазанову, вместе с кровью гулял теперь по всему телу Зимина, и было его там много – наверное, целое ведро.

Адреналин возился с замком чертовски долго, потому что никогда не мог толком даже гвоздь забить. Зимин знал, что он неумеха, и все ждал, что вот-вот Адреналину надоест валять дурака, он скажет: "Да ну ее к черту, Сеня, айда!" – и они вернутся к своей машине. Но Адреналин только пыхтел и тихонько матерился сквозь зубы, а потом что-то щелкнуло, и он сказал:

– Карета подана, садись!

И Зимин сел. В "шестерке" было тесно и жарко, как в раскаленной духовке. Пахло бензином, горячей пластмассой и пылью, и искусственной кожей сидений тоже пахло, и из выдвинутой пепельницы под приборным щитком отвратно несло густым никотиновым перегаром. Адреналин вогнал отвертку в раздолбанный замок зажигания, повернул, и двигатель, вопреки здравому смыслу, завелся, но тут же заглох.